– Не буянь, пожалуйста. Разольёшь колу, угадай кто чистить ковёр будет? Сто двадцать процентов – ты. И если захочешь ещё… – Таня не успела договорить «… колы, сам пойдёшь её покупать хрен знает на какие шиши», громкие протесты её брата закрыли ей рот. Он кричал, и через крик выливался поток чистой ярости: скорость истребителя и температура взрыва ядерной бомбы. На этот раз он злился до слёз, правая рука сжимала бедный мятый кусок алюминия, мокрое пенящееся пятно всё-таки появилось на голубом ковре. Потом он кинул испорченную банку в сестру, но что-то не позволило ему нормально прицелиться (возможно, совесть?), и банка попала под стол.

Обычно Таня не обижалась на выходки брата, но сегодня это переходило все границы. Она почувствовала то, что Коля чувствовал каждый день. Но её обида была далеко не такая глубокая – только из-за того, что Коля позволил в неё кинуть твёрдый предмет, и то передумавши в последний момент. «Что я ему не так сказала или сделала? Он поступает так со мной, будто это я врезалась в машину, в которой сидела мама с папой. За что он меня так ненавидит?» Конечно, переходный возраст не исключается, они все в такое время чувствительны, но в поведении Коли за яростью скрывалась кое-что куда страшнее гнева – НЕНАВИСТЬ. (Да, Таня сама была такой не так давно, но из-за своего депрессивного забытья ничего особого не делала. Она точно никого не ненавидела, даже, наверное, того деда, убившего его родителей). Как бы Коля не злился, это само собой рано или поздно пройдёт, ненавидеть же он может всю жизнь, а если ненавидит сильно, то продолжит в загробном мире. Вопрос остаётся один: за что?

– Успокойся, псих, – Таня тоже начинала злится, но последнее слово вырвалось чисто случайно. «Я не хотела!»

– Я не ПСИ-И-И-ИХ!!! – Коля скрылся за дверным косяком. Потом звук шагов и хлопок дверью такой, что она вполне могла вылететь из петель. Повезло, не вылетела.

«Ну вот, опять ссора. И теперь думай – кто виноват.» Таню посетила неприятная для неё мысль, что Коля предпочёл скорее всего увидеть на листовке с «помогите найти человека» её, чем Софию.

Осины в этом бору были не такие большие и высокие, как в глубине, поэтому и бродить здесь неудобно: низкие ветки и густые кусты дают плохой обзор и вообще мешают идти. Да ещё эта прошлогодняя трава плохо примялась к земле – часто цеплялась за ноги. Но этот бор был самым близким и безопасным путём для возращения. На западе от него находился растущий каждую весну овраг, а на востоке был луг, слишком близкий к Заречному, что крайне нежелательно, но ходить там одно удовольствие. Трава короткая, потому что выедается коровами и баранами, до села рукой подать и ни одного дерева – несколько гектаров идеальной ровности. Видна вся линия горизонта, но как видишь ты, так видно и тебя. Пятьдесят пять килограмм тащить по этому полю намного проще, чем здесь, в этом ветвистом болоте.

Человек, который при свете полной луны выглядел двухмерным, вышел из осинового бора и держал в руках что-то похожее на мешок, но странной формы. Хотя это никогда и не было мешком, человек нёс это на руках, как жених невесту, но небрежно, как тупое бревно, изгибающееся там, где человек расположил снизу руку. Когда он вышел из-под тени деревьев, мешок немного уменьшился в размерах и стал похожим на тело, по размерам на девичье. «София. Софушка, ты теперь моя. Навсегда.» Она медленно дышала, не двигалась, будто спала. Она в самом деле спала, уснула она примерно час назад после того, как к её носу поднесли ватку с хлороформом. Человек, который сейчас её куда-то нёс, усыпил перед тем, как вынести её из укрытия. Руки и ноги Софии были крепко-накрепко связаны резиновыми жгутами, кожа вокруг которых сминалась в тонкие, как нить, складки.