Что под иглой Куботы
стала вдруг ручной.
Ему подвластно все: и
трость, колеблемая ветром,
И звон листа златого, и
безглагольности покой.
Он не на моды века посягает
и каноны, и традиции —
Он посягает на – преображение
материала бытия – материи.
И сколь самоотверженно стежком
он прорывается до истины!
Прорвавшись, успокоит в чуде
кимоно-материю и сердца трепет.
«Обрушиваются волны…»
Обрушиваются волны
света – чтоб застыть
В стежке. Трепещут
пламенно вуали и закаты.
Вселенная себя спешит
самоотверженно пролить
Симфонией и стансами,
рапсодией, а то – кантатой.
Вселенная вселяет все,
объемля и божественно лаская,
Чтоб выплеснуть – все и
во всем – стежком на полотно:
Трепещет, плещется звезд ли,
птиц ли легкокрылых стая…
…А в душе Вселенной —
лучисто, чисто и белым-бело.
Художник скрипку недреманную
души невидимо настроил,
Позвал Вселенную – та обернулась
и счастливым смехом залилась:
Творец послал Земле его – Вобравшего
материи божественное поле.
А скрипочка души плетет иглой не
шелка вязь, а всей Вселенной связь.
МАНАБА – Серебряная Легенда Кавказа
Цикл
«Узоры серебра – туманные…»
Узоры серебра – туманные,
старинные, стозвонные —
Блеснут ли черни гранью,
иль алмазом расцветут,
Иль бисерами, сканью, зернью,
эмалью рассмеются ало:
Божественные руки женщины
металла кружево плетут.
А, может, не металл плетут, ваяют,
а поэмой легкой балуются:
О том, как шла с кувшином звонким
мостками утром ранним,
С водой как возвращалась-воздымалась
кубачинскими террасами…
Божественные руки женщины металл
ласкают, лелеют, врачуют и не ранят.
«Искусная плакетка плачет-…»
Искусная плакетка плачет-
жалуется звонкой синью:
Скорбящей матери слеза
росой металла расплескалась.
Под этой синью минутами,
секундами, годами век минет,
И лишь фигура одинокая
скорбящая поверх веков осталась.
Прольются синевою слезы,
звезды, осени и весны,
Но грань металла всех
забвенных сроков избежит.
Земля и солнце скорее
поменяются орбитами и осью,
Но не изменится вовеки ни чистота,
ни бездонность святой любви.
«И Космос сдался под рукой…»
И Космос сдался под рукой
художницы смиренно,
И в раковину скани и эмали
блаженно-ало пал;
Он не пленен – он просто
очарован: он по веленью
Художницы улегся весь в искусную
бездонность металла.
И сонно-тайно Космос
замерцал в руке надежной,
И согласился быть ручным,
покладистым и очевидным.
Не согласился лишь растратить
свою божественную форму!
Каков он – Космос у Манабы:
вечерний, вечный, зимний?
«О, сколько в них не месяцев…»
О, сколько в них не месяцев
и дней – слоев летящих —
В Весне и Осени, в Зиме и Лете,
и в Вечности – Манабы?
И сладко месяцы сквозь серебро,
коралл, скань, зернь тают,
И коль сопротивляются руке
кубачинского Мастера,
то – слабо.
То бирюзой нежданной, то сизым
жемчугом блеснут и сникнут,
То янтарями августа блаженного
в колье изысканном уснут.
И песню гор Дагестана, гор
Кавказа серебряно и тихо,
В мгновеньях и столетьях
растворяясь, обессилено споют.
«Желаний древо то не жизни…»
Желаний древо то не жизни
жадной и ветвистой древо,
Но в каждой ветке жизнь
неугомонная струится и бежит.
Покуда есть желанья, бежит
по жилам жизни млеко,
А на поверхности желаний
янтарь, коралл, бирюза горит.
Покуда есть у женщины
неисполнимые и тайные желанья,
Ваяет древо жизни сканью,
зернью, эмалью и резцом – душой.
Покуда есть в душе творения
желанье, к бездвижности не тянет,
И не приемлем ей благостно-рутинный,