Не могу объяснить, как мы оказались на Греческой площади и снова в той же забегаловке. Я его не тащил сюда, но ведь Мисюра был чичероне, а куда иголочка, туда и ниточка. Потом он говорил, что соблазнился безлюдьем. И верно, за столиками пусто. Возможно, не час пик, а может, шалман вообще пользовался плохой славой. В углу, как паук, торчал… Виль Баранов! Он меня не узнал или решил не узнать. Ишь, завсегдатай! В тех же кепчонке и шинелке, но без аккордеона. Значит, не узнал? Ну и больно надо. Так даже лучше. Спокойнее. Высосал меня и поджидает другого простофилю. Я же вынужден гужеваться на деньги Мисюры.

Приняв первую порцию, Толька оживился и поделился мечтой о художественном институте, непременно чтоб московском, непременно Суриковском. Я лишь поддакивал. Для меня его проблемы – пустой звук. Талант – он везде талант. Москва примет Тольку с распростёртыми объятиями, но всему своё время, а мне рано думать об этом. Я ещё до Кишинёва не добрался.

После второй я окончательно забыл о Баранове, да и компания отвлекла. Подгрёб секстет вроде вчерашнего. Погалдели за моей спиной, пошептались и затихли. Не заказывают, а буфетчик, смотрю, освобождает прилавок от посуды. Это, наверно, и заставило меня обернуться. Обернулся и… встретился взглядом с Филином! Которому я вчера приварил сапогом между ног.

Вот тут-то они и попёрли на нас!

У Тольки сразу сузились глаза и закаменели скулы: матрос-партизан Железняк! Ни грамма не раздумывая, Мисюра, как в барабан, врезал справа и слева в рожи тех, кто наступал в центре. Страшенные удары! Я растерялся в первый миг. Но тут к нам кинулись с двух сторон – пришлось вступить в баталию. Кому-кому, а Филину, как в барабан, я с превеликим удовольствием врезал правой и левой. И Виль подоспел. Врезался с тыла. Эти типы, по-моему, даже не подозревали о существовании такой засады в паучьем углу. Втроём мы вышибли их на площадь, вдвоём гнали вокруг сортира. Там они вскочили в трамвай, но Толька, теперь уже в одиночку, успел захватить трофей: вырвал гитару у зазевавшегося на подножке «центрального нападающего». Тот еле шевелил ногами после Толькиного приварка.

– Толька, пойдём-ка отсюда! – попросил я, когда он, потрясая гитарой, вознамерился вернуться в гадюшник.

– Вот угостим «запасного игрока» и уйдём. Мне тоже не нравится состояние здешнего «газона», – ответил он, применив, как и я, футбольную терминологию.

Баранов снова торчал «в засаде» и подкреплялся жареной скумбрией. Мисюра взял каждому по сто пятьдесят и пригласил Виля к нашему столу. Чокнулись за Новый год и викторию, загрызли да занюхали выпивку.

– Ну, ты и даёшь, Толька!.. – выдал я, наконец, свою оценку.

– Я же говорил тебе, что больше всего боюсь оказаться в смешном положении. Отсюда и непременно, чтоб «гром победы раздавайся». – Он потёр ссадину на подбородке, ущипнул струны трофея и сказал: – Сгодится в общаге. Хотя и не блеск… Но я давно мечтал…

Потом взял пару аккордов и подмигнул нам.

День, а с ним и вечер, закончили в шашлычной возле Интерклуба моряков, в котором мне ещё не довелось побывать. Но я не терял надежды сделать это в будущем: хотелось поглазеть на заграничных «пенителей морей». А как же – экзотика!

Этого добра оказалось навалом и в шашлычной. За соседним столиком – греки, за другим – какие-то латиноамериканцы. Те и те – чернявые и… пресные. А казалось бы, южный темперамент да тропический зной! Даже проститутки отступились и тоже, как их потенциальные работодатели, тянули пиво и вяло переругивались в нише у окна. А интермариманы пели свои негромкие песни – точно скулили! – прихлёбывали пивко да прихлопывали в такт пенью ладонями о столешницу. Они и шашлыков не брали. Лопали одни маслины, похожие на их же глаза.