Они вскочили. Буфетчик начал убирать со стойки стаканы и тарелки. Значит, успел я подумать, баталии здесь не редкость, вот и сейчас дело пахнет керосином, надо принимать бой, тем более мой супротивник не стал раздумывать и заехал по скуле чем-то тяжёлым. Рассёк, сволочь! Остальные тоже пошли в атаку. Я отмахнулся правой – хорошо припечатал и в промежность лягнуть успел. Ага, согнулся! Пихнув остальным под ноги табурет, отскочил за стол, а потом двинул его на них, чтобы запереть в углу, хотя и понимал, что баррикада ненадёжна – долго не продержаться.

Не знаю, чем бы закончилась стычка, если бы не мужик с пиликалкой. Он в эти скоротечные мгновенья не растерялся: и гармошку свою сунул на подоконник, и стаканы подхватил, и выпить ухитрился. Мне досталось по физике ещё дважды. Я тоже не остался в долгу. Одному пустил кровянку из носа, у другого ухо превратилось в пельмень. Заводила же поскуливал в стороне, зажав между ног руками свои причиндалы. Так вот, когда меня треснули во второй раз, аккордеонист дожевал корочку и шагнул из угла:

– А ну, ша, громодяне! Клешня, Лорд, разлепите очи. Неужели не видите, что это не фраер с улицы, а мой гость?

Парни попятились. Послушно – вот это да!

– Валите, валите! – добродушно продолжал мой защитник, поднимая табурет и возвращая стол на место. – И Филина не забудьте. Если ему раскокали, зажарьте яичницу. Только в своём заповеднике. Здесь есть, кому пыль мести и ковры вытряхивать!

Парни подхватили Филина под локотки и – за дверь.

Буфетчик тем временем возвратил посуду на место. Я на сей раз заказал два по двести и две порции жареной скумбрии – прорезался аппетит. Выпили. Я ни о чем не расспрашивал: и без того ясно, кто есть кто. Он, кстати, представился: «Виль Баранов». Я тоже назвал себя, но, «кто есть кто», уточнять не стал. Только подивился в душе. Виль, а было ему не больше тридцати, выглядел слишком невзрачно: ростом невелик, тощ, как вобла, и вообще плюгав. Да, никакого вида. Тёзка его и тоже певец Вилька Гонт имел вид гораздо более представительный. Но этот музыкант – не Вилька!

– Эй, Моня! – окликнул буфетчика мой заступник. – Сделай-ка кофею с коньячком. Надо нам с братаном принять за Новый год и боевые раны. Да шиколатку не забудь для моих пацанов, секёшь, пузатый?

После кофе, в котором преобладал коньяк, Виль снова растянул меха, снова запел:

Песня в моем представлении никак не вязалась с тем образом, который сложился из кирпичиков, предложенных этим люмпеном. Да, люмпеном! А что? Я и сам таков. Почти. Недалеко ушёл, коли стал его братаном. А может, Виль не всегда был таким, может, песня – дань боевому прошлому? Сколько фронтовиков скурвилось на гражданке! Знал я таких, так чего ж удивляться.

В общем, мы назюзюкались, и не помню, как расстались.

В Треугольный идти не хотелось. А куда? В училище – ещё страшнее. Нарвёшься на преподавателей – пиши пропало! На роже – фингал, из пасти – амбрэ, соответствующего пошиба и качества. Букет! Вот и крутился возле переулка, пока не протрезвел. На душе – гадость. Жалел, что не пошёл с Юлькой в училище: на драку нарвался и, главное, подрастряс капитал. В кошельке почти ничего не осталось. А старики Яновские? Дыхну – в обморок упадут божьи одуванчики. И тоже слепят соответствующий «образ». Мол, привечали, ублажали, а не в коня корм!

И побрёл я к морю. И почти сразу нарвался на Юльку. Он проводил Киру и возвращался домой. Принюхался, пригляделся – всё понял, куда иду, не спросил, простился холодно, не приглашая и не расспрашивая о моих дальнейших планах.