– А, в туалет, тут, когда водят? – Спросил Генри Маркантонио.

– А, тут – не водят.

– Ведро дают? – Поинтересовался Браудер.

– Никакого ведра. Все на пол. Вы, что думаете, это земля по углам лежит? Мы тоже так думали. Так, вот, чтобы вы не сомневались, все, что по углам это какашки. Не окаменевшие, правда. Так, что есть надежда, что тут, время от времени, прибираются.

Тем временем, скулеж внизу стих и стали слышны слова знакомой мелодии.

Четверо, сидящих наверху прислушались. Точно – внизу тонким голосом пели «Интернационал». Пели душевно и жалостливо, как поют на улицах бродячие таланты. Потом, к первому голосу присоединились еще два. Вступившие, правда, не придерживались выбранной запевалой интонации. Их голоса, хоть и срывались, но исполняли пролетарский гимн, с воодушевлением и стойкостью.

Неофициальный ужин, в замке бургграфа Конрада фон Шаффурта, был для Кристофа Абеле продолжением того кошмара, в котором он оказался сразу, по приезде.

Во-первых, ужасали отведенные ему апартаменты. В них было электричество, ванна, унитаз и горячая и холодная вода, без всяких ограничений.

Если горячую воду, текущую из «крана», можно было пережить, то электрические свечи пугали до тошноты, до нервного тика. Замковый капеллан, которого Абеле затребовал, по этому поводу успокоил приезжих, заявив, что обозначенное явление вполне естественно, достигается посредством приложения человеческих усилий, а не колдовским способом и для успокоения помолился перед выключателем.

Последним гвоздем в гроб самоуверенности имперского посланника, был унитаз. Эта штука, простая на вид, била по всем позициям Венского двора насмерть.

– Что, разве, при дворе императора Леопольда, такого нет? – Удивленно спрашивал обер-церемонимейстер, показывая, как надо спускать воду. – Странно. При дворе, его светлости Конрада фон Шаффурта, ночными горшками, уже давно не пользуются.

Ужин, в честь высокого гостя, проходил в башне, бывшем донжоне, переоборудованном под зал торжественных церемоний. Электричества тут было в достатке. Поэтому светло было, как днем. Стены украшали картины, экзотическое оружие и головы невиданных зверей. Все это было вперемешку с расписными медальонами. Деревянные колонны и балки украшала замысловатая резьба. От этих узоров веяло такой дикостью, что Абеле почувствовал желание упасть на колени и молиться о спасении души.

Поражал церемониал, принятый при дворе бургграфа. Стоя за спинкой стула, посланник ждал, когда сядет фон Шаффурт. Однако к его удивлению, первой села бургграфиня Агнесса Женевьева, за нею – две присутствующие дамы, Терезия Камила фон Гансграбен и аббатиса Жанна Старжицкая. Только после них, сел сам бургграф, потом по знаку обер-церемонимейстера, Кристоф Абеле, а за ним – тайный советник Войтеховский и камер-канцлер Александр Кельнский.

После этого тихий ужас, этого дня, продолжился. Взглянув перед собой, посланник обнаружил разложенные в строгом порядке ножи и вилки, стоящую горой ткань и фарфоровую тарелку украшенную изображениями причудливых птиц. Невозможно было понять, что со всем этим делать. Секретарь слыхал, что в Италии едят вилками, но воочию этого никогда не видел.

Слуги сновали, возле стола бургграфа, словно бесплотные тени. Никто не ерничал, не кривлялся, не рассказывал анекдоты. Не развлекал вкушающих. Слуги нарезали блюда, наливали вино, так бесшумно и сноровисто, что посланник стал потихоньку проникаться к бургграфу черной завистью. Чтобы не отставать, от присутствующих он тоже взял в руки нож и вилку, однако если бы не сидящая рядом мать-настоятельница, попал бы в отвратительную ситуацию, опозорив своего государя и всю семью Габсбургов, в придачу.