Попасть в замок, Абеле, удалось лишь после того, как он принял подношения от патрициев города и отстоял торжественную литургию в городском соборе.

Внешне, замок бургграфа был добротно сложен из тесаного камня. Когда кареты посланника вкатились во внутренний двор, он только озадачено покрутил головой. Внешняя суровая оболочка не соответствовала внутренней отделке. Первый двор украшала, идущая по периметру первого этажа изящная колоннада, в итальянском стиле. Второй этаж был обрамлен арочной композицией в виде открытой галереи. Не задерживаясь, кареты проехали во вторые ворота.

Второй двор бы вымощен черным камнем и архитектурный стиль, здесь, был выдержан аскетически. Но вся эта непритязательность напрочь улетучивалась, на фоне затемненных, зеркальных стекол в окнах.

– Откуда? Каким образом? Как? В Вене, о таком, даже не слыхивали! – Путался в мыслях посланник, вылезая из кареты.

Толпящаяся в дальних углах челядь бургграфа, приветствовала его появление сдержанным гулом. Выстроенная для торжественной церемонии лейб-гвардия притопнула. Барабанщики отбили дробь. Вслед за этим грянули фанфары. Невидимый до этого оркестр, исполняя торжественную мелодию, вышел из-за рядов лейб-гвардий и дул в золотые трубы, вышагивая на месте.

Чтобы не шататься, Абеле ухватился за дверцу кареты и простоял так, пока увертюра не кончилась. Отходя от звуков музыки, он не сразу заметил направляющегося в его сторону сановника. А, когда заметил, отпустил опору и сделал три шага вперед.

Встречающий посланника обер-церемонимейстер двора Ирвин Макинтош приветствовал посланника, в сокращенном варианте, принятого при венском дворе, церемониала. Можно сказать, что речь его была предельно лаконичной. В начале, Макинтош сказал, что ввиду того, что чрезвычайный посланник еще не обзавелся жильем в городе, бургграф предлагает воспользоваться его гостеприимством. После этого, посланнику было предложено проследовать в покои бургграфа, для неофициальной беседы. Дипломат охотно согласился. Вначале его завели в роскошный вестибюль. Чтобы попасть в приемные покои Конрада фон Шаффурта, ему пришлось подняться по превосходной мраморной лестнице на второй этаж, а затем проследовать по приемным покоям в парадный зал замка. По пути имперский секретарь смог созерцать развешанные по стенам полотна итальянских, нидерландских и испанских мастеров, охотничьи трофеи бургграфа, восхитительные зеркала и всевозможные редкости, выставленные на обозрение.

Парадный зал бургграфа поражал своим аскетизмом. Хотя, присмотревшись, Абеле отметил, что помещение отделано дорогими породами дерева и янтарем так, что всякая барочная позолота, по сравнению со стоимостью этих стенных панелей – просто пшик.

Бургграф встретил имперского сановника сидя, окруженный своими придворными, видимо мелкопоместными дворянами. Когда Макинтош представил прибывшего, бургграф поднялся и бесцеремонно двинулся тому навстречу. Абеле растерялся, до дрожи к коленях. При венском дворе, где каждый шаг, поклон и взмах рукой строго регламентировался, подобная вольность могла быть истолкована, как ярый либерализм и революционное выступление, с целью свержения монархии.

– Очень рад, что в Вене, наконец, вспомнили о нас. Прозябающих в глуши провинциалах. – Сказал бургграф радостно.

Только было непонятно, всерьез это было сказано или – как. Придворные при этих словах бургграфа сделали странные лица, при этом каждый кривился на свой манер.

Абеле, в свою очередь совершил тройной реверанс, со сложными прогибами и выступил с ответной речью. Заявив о том, что он является чрезвычайным посланником императора, имперский секретарь произнес полный титул Леопольда Габсбурга. В ответ на это, по этикету присутствующие должны были отвесить ответный тройной реверанс. Но ничего подобного не произошло. Все как стояли, так и остались стоять. Не один мускул не дрогнул на лице бургграфа. Все это граничило с прямым оскорблением величия императора и Абеле растерялся.