Я представлял, как они ждут меня дома. Мама с пирогами, отец с ухмылкой, брат… И пусть это был самообман, но он спасал. Он держал.

И всё же, чем больше я наблюдал за их бытом, тем яснее понимал: это не просто дикий народ. У них был порядок. Строгий, даже жестокий, но порядок. И если я хочу выжить и выбраться – надо понять, как всё тут устроено. Узнать клан. Узнать, кто они такие. И дождаться шанса.

Шанс обязательно будет.

Прошла неделя. Я начал понемногу приходить в себя. Раны зажили, но душа всё ещё болела. Каждое утро я садился у двери сарая, подставляя лицо солнцу, будто ловил тепло с родины. И вот в одно такое утро, как только день начал разгонять утреннюю прохладу, он снова явился.

Господин. Хатамото Кентаро.

Он вошёл уверенной походкой, как хозяин в стойло к лошади. За ним следовал тот же стражник, что всегда дежурил у двери. Кентаро сразу начал жестикулировать, говорить на своём языке, будто я должен всё понять с полуслова.

Я смотрел на него, как на фокусника, пытаясь выловить хоть какую-то логику в его словах.

Он махнул рукой в сторону и громко крикнул:

– Кикоэру ка?!

Стражник моментально откликнулся, наклонив голову:

– Хай!

Кентаро снова что-то сказал ему, коротко, как приказ. Стражник быстро подошёл ко мне, схватил за локоть и стал поднимать на ноги. Я встал, хотя и не понимал, что происходит.

Он указал на себя и произнёс чётко, стараясь, чтобы я услышал:

– Ваташи ва Хатамото Кентаро десу.

Затем показал на меня и, чуть замедлив речь, спросил:

– Аната но намаэ ва нан дес ка?

Он повторил всё то же самое ещё раз – на себя, на меня, снова слова, снова жесты. Наконец, до меня дошло. Он спрашивал моё имя.

Я ткнул пальцем в грудь и сказал:

– Алексей.

Потом показал на него, как он делал, и повторил:

– Хатамото Кентаро.

Он улыбнулся впервые с момента нашей встречи. Как будто что-то в его голове щёлкнуло, и он почувствовал, что контакт установлен.

– А-ле-сей, – проговорил он по-русски с трудом, растягивая гласные. – А…ле…сей.

– Ну хоть не “Алуксай”, – буркнул я себе под нос.

Он кивнул, довольный, и что-то сказал стражнику. Тот тоже заулыбался – по-своему, не глазами, а глазами-на-стороже. И я вдруг понял, что, может быть, впервые здесь я для них стал не просто вещью или диковиной, а человеком с именем.

Мелочь. Но для меня – как глоток воздуха после шторма.

Я всё ещё был их пленник. Всё ещё не знал, где мои люди. Всё ещё не мог вырваться за ворота. Но теперь у меня было имя. Они знали, как меня звать. А значит, я не растворился в их мире бесследно.

И это уже было началом.

Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как меня сюда притащили. Иногда мне кажется – неделя, иногда – целая вечность. Дни текут медленно, как рисовая каша в миске, что дают мне по утрам. Всё одинаково, однообразно, и от этого становится только тяжелее. Но я понял одно: чтобы выжить, мне нужно понимать, что происходит вокруг. А значит – учить их язык.

Сначала я просто ходил по двору, как молчаливый шпион, прикидываясь заинтересованным пленником. Прислушивался к разговорам, наблюдал, как они говорят, какие слова используют, как двигаются. Пытался понять, какое слово за какой жест отвечает. Иногда даже сам пробовал повторить.

Когда одна из служанок наклонилась к миске и сказала:

– Гохан ,

я тихо повторил:

– Гохан… Это значит «рис»?

Потом услышал, как кто-то звал другую:

– О-хаё ,

я догадался – утро. Утро, значит, по-японски Охаё … Забавно. Как будто здороваешься с овсянкой.

Я начал складывать эти словечки в голове, как кубики. Повторял их про себя, пока не запоминал. Иногда даже рисовал их в пыли на полу сарая, чтобы хоть как-то визуализировать.