Со временем, я стал подходить к служанкам, стоящим у крыльца, и пытался завести разговор.

– О-хаё! – говорю, радуясь, что помню хоть одно слово.

Они хихикают, пряча лица в рукавах.

– О-хаё, А-ре-се-ю, – передразнивают, неправильно выговаривая моё имя.

– Алексей, не аресю, – поправляю. – Ну хотя ладно, пойдёт. А как будет "кошка"?

Они переглядываются.

– Нэко.

– Нэко? – Я смотрю на одну из них. – Ты нэко?

Они смеются, убегают в дом. Я улыбаюсь. Ну хоть немного весело.

Стражник у ворот, вечно молчаливый, как тень, которую назначили за мной следить, вёл себя по-другому. Он был как камень. Хоть что делай – не шелохнётся.

– Слушай, – говорил я ему, подходя ближе, – а ты хоть когда-нибудь улыбаешься? У тебя вообще есть душа или ты статуя?

Он не отвечал, только поправлял меч на поясе.

– Вот именно, – кивал я. – Даже статуя хоть что-то пищит, а ты молчишь… Мучение, а не охрана.

Каждые пару дней заходил господин Кентаро. Иногда – в сопровождении стражи, иногда – один. Он приносил с собой странные, пузатые фляги из тёмного фарфора – потом я узнал, что так подают сакэ. Похоже, он не просто хотел на меня посмотреть, а пытался… обучать. Или развлекаться.

– Вода, – говорил я.

– Вода, – повторял он, смешно корча губы.

– Мизу, – говорил он.

– Мизу, – повторял я.

– Я есть Алексей.

– Я есть А-ле-сей, – старался он.

– Нет, не "я есть", просто "я Алексей".

– Я просто, – повторил он с гордой миной. Я рассмеялся.

– Ну хоть "Алексей" выговорил.

Мы сидели у стены сарая, он наливал мне сакэ в небольшую керамическую чашу – токкури , кажется, они назывались те бутылки. Я пил осторожно: крепкое, обжигающее, но вкусное. Он пил легко, как воду, и смеялся над чем-то своим.

Я не понимал, что смешного, но смеялся с ним. Потому что это был, наверное, первый раз за всё это время, когда я чувствовал себя хоть немного… человеком.

Мы смотрели друг на друга, как два зверя из разных зоопарков, которых случайно посадили в одну клетку. Но между нами появлялась тропинка. Кривая, запутанная – но тропинка.

И пусть я всё ещё жил в сарае, всё ещё не знал, где мои друзья, не знал, как выбраться… я чувствовал, что потихоньку прорастаю в эту почву. Не чтобы остаться. А чтобы выжить. Чтобы однажды встать, вспомнить всё, и найти дорогу домой.

День выдался солнечный. Неожиданно. Всё вокруг будто прояснилось – и небо, и настроение. Я сидел у забора, греясь, как уличный кот. Вдруг меня позвал слуга – пальцем показал: мол, иди за мной.

Я пошёл. А что делать? Может, еду дают. Может, убивать собрались – уже всё равно.

Ведут меня не к сараю, не к Хатамото, а в сторону дома. Я напряжён. Мы обошли внутренний двор, миновали какой-то палисадник, и тут дверь раздвинулась, и меня – в баню . Ну, не русскую, конечно. По-японски она называется офуро . Пар, тишина, тёплый запах дерева и… женские голоса .

Я застыл на пороге, как пень в мороз.

Там внутри – две молодые служанки. Одну я уже видел раньше, другая – новая. Обе в лёгких халатах, волосы заколоты, лица свежие. И обе смотрят на меня как на медведя, который случайно забрёл в  парикмахерскую.

– Ой!  – воскликнула одна.

– Хи-и!  – вторая прикрылась полотенцем.

Я начал пятиться, как герой трагикомедии.

– Простите! Простите! Я не знал! Меня привели! Это всё Кентаро, он злой, у него юмор такой!

Служанки заулыбались. Та, что постарше, говорит что-то на японском и смеётся. Я ничего не понимаю, но чувствую: смеются не злобно , а будто развеселились. Потом обе хватают ведро, машут руками – иди, мол, раздевайся! Мойся!

Я стою как дурак.

Потом понимаю – баня для меня . Они будут помогать. Служанки. В бане.