‒ Зачем бегать? ‒ хмыкнул папа. ‒ Когда можно прекрасно там и жить. Двенадцать лет ‒ уже не маленький ребёнок. Где не надо, они вон какие самостоятельные и взрослые. Особенно, когда дело любви да мальчиков касается. А тут, видите ли, за ней круглосуточный присмотр нужен.

‒ Может и не круглосуточный, но нужен, ‒ мягко, но уверенно возразила мама. ‒ Представь, каково это ребёнку ‒ сидеть в квартире одной, зная, что мама, скорее всего, к ней сюда никогда уже не вернётся. Особенно ночью.

Лера поднялась из-за стола. Вмешиваться в разговор родителей она не собиралась. Это, когда ты маленькая, легко забежать в комнату, встать между ними, потребовать в отчаянной решительности «Мама, папа, не ссорьтесь!» и тут же хлюпнуть носом, а то и пустить слезу. Тогда мама сразу бросится успокаивать, а папа просто молча удалится, на кухню или в туалет, и можно думать, что проблема решена и снова всё нормально. Но теперь Лера уже не настолько глупая и наивная. И хотя дома у них это довольно частая вещь ‒ родительские споры (папа раздражается, мама терпеливо выслушивает и пытается его утихомирить), привыкнуть к ним до сих пор не получается.

Она подошла к двери, предполагая закрыть её поплотнее. Тогда хоть и всё равно будет слышно, но не столь явственно, фразы сольются в глуховатый неразборчивый бубнёж. Но не закрыла, только ещё внимательней прислушалась.

‒ Ну, допустим, ‒ нехотя согласился папа, но в его голосе хорошо читалось ничем не перебиваемое сомнение. ‒ А потом, когда у Алинки матери не станет, ты, что, её себе насовсем заберёшь?

Мама ответила не сразу. Леру её молчание немного удивило, она даже лёгкое негодование почувствовала.

А чего тут думать? Не оставлять же Алину одну. У неё же больше никого, кроме них. Ну и что, что между ними никаких родственных связей? Они всё равно уже как сёстры. Сколько Лера себя помнит, они всегда дружили. То есть, конечно, сначала просто время вместе проводили, но это потому что ещё слишком маленькими были, и, что такое дружба, понятия не имели, не доросли.

Леру так захватили собственные мысли, что она едва не пропустила, как мама сказала:

‒ Нет, не заберу.

Как это «не заберу»?

‒ Теперь у неё отец есть.

‒ Что значит «теперь есть»? ‒ удивлённо воскликнул папа. ‒ А раньше он где был?

‒ В другом городе жил. И ничего не знал. Про дочку. Галя ему не говорила.

Последние фразы пролетели почти незаметно, потому что предыдущая оказалась уж слишком значимой и в какой-то мере невероятной. И Лера тоже, совсем как папа, потрясённо повторила, только не вслух, про себя: «Теперь есть. Отец?» У Алины отец?

Ну, в принципе, он должен быть ‒ Лера уже не маленькая, в курсе, как дети получаются ‒ но ведь о нём даже речи никогда не заходило. И она, если честно, всегда думала, что тот наверняка или погиб, или умер, или что-то ещё наподобие. А он, оказывается, просто был где-то далеко, и, похоже, Лера прекрасно представляла, кто он.

Тот самый мужчина, который приходил к тёте Гале в больницу. Скорее всего, он. Потому что появился внезапно, именно сейчас, и никогда раньше Лера его не видела. Он ведь жил в другом городе и даже не подозревал, что у него есть дочь.

‒ Почему-то даже не удивляюсь, ‒ опять усмехнулся папа. ‒ Абсолютно в её характере. Блаженная и гордая. И представляю, как тот мужик известию порадовался. ‒ Он то ли фыркнул, то ли хохотнул коротко и с нескрываемой надеждой поинтересовался: ‒ Ну, и когда этот новоявленный папаша доченьку к себе заберёт?

У Леры где-то внутри неприятно царапнуло. Она не определила точно, отчего. Может, от пока ещё до конца не оформившейся мысли «А куда отец заберёт Алину?», а может оттого, с какими интонациями получились у папы эти слова «папаша», «доченька» ‒ чуть брезгливыми, досадными, и ощущение, что относились они не только к подруге и тому мужчине, а вообще.