Думаешь, Эм, сюрпризы для меня в этот день закончились? Ничего подобного.

В следующем зале я увидел фотографии Ренаты, снятые Стропиловым, да так снятые, что сомнения, был ли роман, сразу развеялись. Ты сейчас думаешь, что, возможно, мне показалось, что она была просто фотогенична, ей нравилось позировать? Не-ет, Эм. Таким взглядом камеру не любят. Таким взглядом любят того, кто за камерой.

Завершив круг почета, я пошел к выходу.

«Останься», — произнесла Рената так, что вместо просьбы прозвучал вызов.

Но у меня тогда запал иссяк, чтобы принимать вызовы. Так что я просто убрал со своего локтя ее руку и вышел на улицу.

Тогда я выкурил первую в своей жизни сигарету — попросил у кого-то на крыльце, даже внимания не обратил у кого. Я видел только черноту вечера, режущий свет фонарей и сигарету, протянутую мне из пустоты. Еще помню, прикуривал от спички. Подсознание — странная штука. Из всего крошева сфотографировало огонек.

Так вот, стою, курю. Даже не кашляю, хотя вроде как должен с непривычки. К последней затяжке предметы вокруг начинают проясняться. Я понимаю, что на дворе январь, а я без пальто, что пальцы замерзли — не разогнуть, и трясет меня, как во время припадка.

А в голове ни одной мысли.

За пальто я не вернулся. Пошел куда глаза глядят. Сначала медленно, привыкая к шагам. Потом — быстрее. Затем — помчался так быстро, как мог. Двойная польза. Во-первых, согрелся. Во-вторых, добрался до фотостудии.

Не знаю, что я надеялся там найти. Может, подсказки?.. Но когда вошел, столько образов посыпалось, будто сель в горах сошел, ей-богу, Эм. Я столько всего вспомнил, что происходило между Ренатой и Стропиловым у всех на виду: их головы, склоненные над одним фото, взгляды, прикосновения, улыбки… Теперь каждый кадр приобрел другой смысл.

А сколько всего я не видел? Ведь по ночам лаборатория пустовала. Я, например, проник туда без проблем. А Стропилов не мальчик, за совращение которого можно попасть в тюрьму. Он взрослый, опытный, талантливый мужик, который, судя по всему, очень хорошо умеет хранить тайны.

Теперь я тоже знал их тайну. Стропилов выдавал снимки Ренаты за свои. Она могла выставлять работы без риска нарваться на скандал и на войну с родителями, а Стропилов получал овации. Все довольны.

Оставалось только вписать в картину меня.

Да запросто!

Они оба держали меня на привязи, чтобы я молчал. Если бы я увидел это фото на выставке случайно, могла бы подняться буря, а так…

А так буря поднялась еще сильнее, потому что, оказалось, они не просто за мной подглядывали, они заставили меня им поверить, подойти слишком близко к Ренате, отравиться ею. Как же я был зол! Эм, не передать! Я перевернул фотомастерскую вверх дном, орал, что все расскажу. Я и в самом деле собирался раскрыть их тайну всем: знакомым, газетчикам, прохожим на улице.

Только о чем я мог рассказать? О том, что меня сфотографировали спящим? Что известный фотограф присваивает снимки никому не известной воспитанницы с ее же ведома? Да кому это могло быть интересно? Я тогда не думал об этом. Мне просто позарез нужно было избавиться от той накипи, что поднялась со дна души.

Кто знает, может, мои слова и упали бы в благодатную почву. Может, кто-то и прислушался бы и все закончилось бы тем единственным фото. Может, тогда моя судьба и свернула бы на другую тропинку.

Но я никому не рассказал.

Не успел.

Меня забрали в «ментовку» за разгром фотомастерской.

Эй блуждает взглядом по моему лицу, делает глубокий медленный вдох.

— Эм, прошлой ночью я почти не спал, у меня язык в узел завязывается от усталости. Пойдем в кровать.