Он поднимается, потягивается. Я иду следом, завороженная и растревоженная его историей. Этим вечером Эй открылся, и мне от этого не по себе. Я привыкла мысленно держать дистанцию, подозревать его. Теперь делать это стало сложнее. Оказалось, Эй может чувствовать.

В его спальне приоткрыто окно, воздух холодный и кристально чистый. Последнее особенно остро чувствуется после сигаретного тумана гостиной.

Мы забираемся под одеяло. Я поворачиваюсь к Эю спиной, он обнимает меня. И мы, прильнувшие друг к другу, засыпаем.

Мне снова снятся дурацкие сны. Эй то спасает меня от бандитов, то вытаскивает из тонущей машины, а затем бросает меня и просто уезжает. Во сне, как и наяву, я не могу понять, как он ко мне относится. Эй умеет быть идеальным. Но также безжалостным, саркастичным и беспринципным.

…Я ощущаю, что плечи укутывает чужое одеяло, и в смятении просыпаюсь.

Я лежу на кровати в спальне Эя, в одной майке, которая едва прикрывает бедра, с взлохмаченными волосами, не заплетенными на ночь. В горле сухо. Свет режет глаза, хотя утро тусклое.

Какого черта я здесь делаю?!

Поспешно одеваюсь. На кухню я вхожу в джинсах и джемпере — как в броне.

На удивление, Эй тоже одет, хотя только что из душа — волосы еще влажные.

— Признаюсь, Эм, — вместо приветствия говорит он, заваривая кофе в турке. На столе у плиты стоят две кружки. — Я не предел женских мечтаний: не умею готовить изысканные блюда. Но я отлично нарезаю сухую колбасу и батон. В общем, бутерброды будешь?

Предполагается, что неумение готовить — его единственный недостаток?

Соглашаюсь на бутерброды. Заодно сообщаю, что мне пора домой.

Пора к Сергею.

Даже если меня ждет сообщение о прекрасном свидании с другой женщиной.

Просто позарез нужно убедиться, что он у меня все еще есть, пусть даже не в сети. Что Сергей на моей стороне — пока этого достаточно. А читать его сообщения в доме Эя мне чертовски не хочется. Как и писать тайком от посторонних глаз пост номер 328. Какие события принесет мне этот день? Какую запись о нем я оставлю?

— Из «ментовки» меня вытащил отец — через знакомых знакомых, ни одной записи обо мне не осталось, — произносит Эй, отрезая кружок колбасы. И я не сразу понимаю, что это продолжение истории.

Я застигнута врасплох. Затаив дыхание, невольно подаюсь вперед, глаза наверняка блестят.

— Кто-то точно присматривал за мной оттуда, — Эй поднимает к потолку нож, измазанный маслом. — И я не подвел. Но об этом позже. А пока после «ментовки» я вернулся домой, разбитый настолько, что отец даже не стал меня трогать.

Двое суток я отлеживался, глядя в потолок, который то темнел к ночи, то бледнел к утру. Решение я принял еще в «ментовке», так что сейчас не размышлял, а выжидал, чтобы не натворить глупостей. Ведь если решение неверное, если ты не готов к последствиям, начнешь сомневаться.

Оно должно было вылежаться, утрамбоваться.

Потому что я собирался сделать жуткую вещь.

Я собирался пойти на шантаж.

И за двое суток это желание лишь окрепло.

Думаю, им просто не повезло со мной. Ну, какой пацан на моем месте стал бы бодаться? Сфотографировали — и круто, «звезда». Но я не был любым. И, возможно, именно это Рената и увидела, и захотела запечатлеть. Обычные люди на фото — они как статисты. А если надлом, если раздрай, если неразделенная любовь, бурление гормонов, ежесекундное сдерживание себя до окровавленных губ — вот тогда может что-то и получится.

Скажу иначе. Если бы я не был так отчаянно влюблен в Ренату, я бы не заинтересовал ее как модель. Но, решив сделать меня своей музой, Рената приобрела еще и целую кучу проблем. Умела бы она заглядывать в будущее, может, и не стала бы нажимать на кнопку спуска.