В общем, вместе с отличным фото этой парочке достался я. Если бы огласка была им неважна, они бы не устроили весь этот спектакль, не обхаживали бы меня полтора года. Значит, они ценили молчание. И я был готов назначить цену.

Мне нужна была Рената.

К черту ее родителей и условности, к черту роман со Стропиловым. Теперь ее душа меня не интересовала — до нее мне все равно не достучаться. Мне нужно было ее тело. Она покупала мое молчание поцелуями — теперь цена возросла.

Ну чего ты так на меня смотришь, Эм?

Ты уверена, что знаешь, кто хороший герой в этой истории, а кто плохой? По какой шкале меряешь? Что на чаше твоих весов? Принуждение женщины — с одной стороны и обман подростка — с другой? Это обобщенные понятия. Как насчет того, чтобы сравнить поступки по шкале… боли? Как тебе такое, Эм? Как сильно страдала бы Рената, заставляя себя отвечать на мои ласки? И как сильно страдал я тогда, после фотовыставки? Я переродился, стал другим существом. Это они сделали меня таким. Твой кофе остыл. Пей уже.

Эй так резко ставит кружку на стол, что кофе проливается.

— Прости, — он дает мне ворох салфеток, садится на стул, вытягивает ноги и, скрестив руки, упирается макушкой в стену. — Я не горжусь этим, Эм. Но тогда… тогда мне казалось, что я все делал правильно. Что если прощу, если отойду в сторону, то снова стану ботаном, размазней. Или вернусь к тому, чем занимался раньше, сверну с нормальной дороги.

Сначала, решил я, пойду к Стропилову. Поговорю с ним как мужик с мужиком. Будет драка, точно. И, вероятно, я одержу верх. Он выше меня, но худой, а я лежа выжимал сотку.

Но даже если — он меня, тогда хоть душу отведу.

А потом пойду к Ренате. И поставлю условие. Тогда я буду главным в этой тройке. Как скажу, так и будет.

Вот с таким настроем я шел в фотолабораторию.

В мозгу будто все потрескивало. Знаешь, как провода коротят? Вот и у меня так.

Хорошо, что тогда мне под руку не попался случайный человек. И что я не попался кому-нибудь под руку. Потому что здравого смысла во мне не было, только безумная цель. Я шел как на таран.

Вот если ты спросишь меня, Эм, как я представлял встречу со Стропиловым, мне даже ответить нечего. Я шел к нему в фотолабораторию, где полным-полно детей, к своему руководителю, взрослому мужчине. Так как я представлял нашу встречу? Никак, Эм. Я эти мысли гнал поганой метлой. Потому что иначе пришлось бы остановиться, передумать или заморочиться с новым планом.

И вот я врываюсь во Дворец молодежи, несусь к фотолаборатории — дети передо мной разбегаются. Слетаю вниз по лестнице, едва не сшибаю дверь — хотя над ней красным горит надпись «не входить!». С такой силой ее распахиваю, что она рикошетит о стену и захлопывается за моей спиной. Пру вперед, не останавливаюсь даже когда почти слепну на ту пару секунд, за которые глаза привыкают к полумраку.

Стропилов стоит у стола, в свете красного фонаря водит пальцем по снимку — втолковывает что-то мальчишке. Детей человек шесть-семь. Все глаза — на меня. Вот теперь я на мгновение замираю, ведь в моей голове прокручивалась только драка: тело на тело, кулаки, ребра, зубы, а полная картинка нарисовалась только сейчас.

Но и она не могла заставить меня передумать. Только заминки хватило, чтобы Стропилов нанес мне удар первым — под дых, да так, что сразу отправил в нокаут. При этом даже пальцем меня не тронул.

«Рената уехала, — сказал Стропилов. — Не ищи ее».

Я словно с разбегу врезался в бетонную стену. По инерции сделал шаг и застыл. Как вкопанный — очень меткое, скажу я тебе, выражение.

Без Ренаты мой план не имел смысла. Погромы, драки, месть, шантаж — все ради обладания ею. А что теперь?.. Теперь я видел Стропилова — худого, уставшего, но не напуганного моим появлением, он даже снимок не отложил. Я видел детские глаза, ощупывающие меня. Слышал мальчишеский шепот.