Гиты с единичными перьями на теле его травмировал еще больше. Зато Зита и

Гита, стройные, как балерины, польщенные всеобщим вниманием,

грациозно вышагивали по забору, величаво осматрив

ая публику.

Много еще разных историй мог вспомнить Милан об их с Сонькой общих

приключениях. Но бывали и обычные дни, когда они ходили по селу с местными

ребятами, гуляли в лесу, удивляясь его красотам, и плавали в речке, наслаждаясь

свежим воздухом и прохладой воды. И вот теперь Милан снова подъезжал к дому

Серафимы Пантелеймоновны. В глазах его заиграли радостные огоньки с ноткой

легкой грусти. Он понимал, эти каникулы его последние беззаботные дни перед

началом новой взрослой жизни.

Глава 3.

По дому разносился запах свежеиспеченных пирожков, жареного сыра и

травяного чая. В столовой звучали радостные голоса.

– Ну, наконец-то! – завидев девочек, весело сказала мама. – Здесь вам не

дома, валяться в постели допоздна не положено.

– Это кто сказал? – вступился за них Николай. – Положено, не положено,

каникулы…

– Ты это своей маме скажи, – понизив голос, проговорила Катерина.

Она положила на стол тарелку с кружевными блинчиками, сняла салфетку с

еще дымящихся пирожков и, убедившись, что все на месте, поманила

присутствовавших рукой.

– Так, садимся, садимся, все готово. – Заметив, что свекрови в столовой нет,

закричала: – Серафима Пантелеймоновна, мы сели.

Бабка в ту же секунду выросла возле стола.

– Че орешь как недорезанная, – возмутилась она. – Или у тебя парашют не

раскрылся, иль глухая я, по-твоему?

От неожиданности Катерина подпрыгнула. Бабка с шумом отодвинула стул и

встала во главе стола, возвышаясь, как столб. Свысока она оглядела свою семью и с

вызовом спросила:

– Ну, вылезли из окопов?

Сидящие за столом молчали.

– В окопах не победишь… Так вот, завтра на этом же месте все как один

ровно в восемь. – Она набрала в легкие воздуха и командирским голосом добавила:

– Всем понятно?

– Так точно, – эхом пролетело по комнате.

– Есть, маман, – отрапортовал Николай и стащил с тарелки горячий пирожок.

У бабки лицо пошло пятнами, но говорить она ничего не стала, только

наградила сына тяжелым взглядом.

– Положи, – Катерина быстро стукнула по локтю Николая. – Не видишь, мама

еще не села… а ты хватаешь.

Бабка опустилась на стул и, развернувшись лицом к невестке, иронично

заметила:

– Это он такой, стал безалаберный, потому что с тобой связался, кумушка.

Глянь, жует и не подавится.

Николай машинально опустил пирожок на тарелку и почти обиженно

спросил:

– Мать, ну че опять не так…

– Да все не так, – зацепилась за его слова Серафима, как будто того и ждала. –

В доме кавардак, в огороде тьфу… – Она презрительно прищурилась. – Спят до

обеду. И ты! Когда здесь жил, четко соблюдал субординацию. А теперь что?

– Что? – возмущенно спросил Николай.

– Что?! Чего? – передразнила бабка. – Слава Богу, отец твой этого не слышит,

а то… О, Господи, прости, царствие небесное Витеньке. – Она стала быстро

креститься и причитать со страдальческим выражением лица: – Бедная я, бедная,

никому не нужная, одинокая. Ушел, оставил меня на этих юродивых любоваться.

Меня на амбразуру, сам в кусты.

На глаза Серафимы навернулись слезы.

– Мамуль, ну че ты, – испугался Николай. – Какая ты одинокая, да я за тебя

жизнь отдам…

– Да что мне твоя жизнь, она гроша ломаного не стоит… Ой дожила, дожила,

– снова запричитала та.

Николай поднялся и нежно обнял мать.

– Мама, родная ты моя… Ну что мне сделать, чтобы ты не расстраивалась? –

ласково спросил он. – Хочешь всю картошку перекопаю и забор починю… и

покрашу?

Николай судорожно вспоминал, что еще нужно сделать по дому.

– И кладка осыпалась, – печально подсказала бабка, – а в сарае крыша