В тот период у нас было очень много врагов. На севере потрясали оружием ужасные персы, стремившиеся расширить границы своей империи. На юге лежал Декан – часть Хиндустана, управляемая железным кулаком султана, боровшегося за независимость. Другие враги нападали с флангов: с запада – кланы свирепых раджпутов[18], из-за моря – христиане.

Аурангзеб всем давал отпор.

А отец превратился в тень того человека, которого я некогда знала. Он ходил нечесаный, его траурная белая туника была вся в грязных пятнах. За месяц, что прошел со дня смерти мамы, он сделал только одно – купил на берегу реки огромный участок земли. На этой земле его жена будет покоиться вечно.

Мне было трудно поверить, что мама умерла. Просыпаясь каждое утро, я ожидала увидеть ее, но потом вспоминала, что ее нет, и новый день встречала неохотно. Я открывала книги, но читать не могла. Ела лакомства, но вкуса их не ощущала. Каждая мысль о ней порождала тоску – пустую, безжизненную боль, которой прежде я никогда не знала. Казалось, смерть мамы – вопиющая несправедливость, и я пыталась научиться жить без мамы, но ни в чем не находила смысла, ведь меня некому было наставить на путь истинный.

Мама просила, чтобы я была сильной, и я старалась помочь отцу, проводя с ним как можно больше времени. Мы вместе молились. Вместе скорбели. Или делились воспоминаниями, если настроение тому соответствовало.

– Отец, – произнес Дара, выводя меня из раздумий, – ты должен возобновить свои приемы при дворе. Ты нужен империи. – Его слова повторились гулким эхом в пустом Диван-и-Ам. – Ты нужен мне.

Отец, казалось, не желал его слышать. Но когда он наконец, заговорил, я была немало удивлена.

– Вельможи, – сказал он, – будут делать так, как ты скажешь. Они знают, что ты унаследуешь трон, и будут из кожи вон лезть, чтобы снискать твою благосклонность.

– Но мой авторитет будет выше, если за мной ты будешь стоять.

– А я и стою за тобой, – с обреченностью в голосе проговорил отец. Он поправил на лице очки в серебряной оправе и потер нос. – Даже лебедь не может скорбеть вечно, хотя, говорят, эти птицы до самой смерти хранят верность своей единственной любви.

– Вельможи...

– Пока, Дара, я предоставляю тебя самому себе. Разрешай их споры. Разбирайся с донесениями, что присылает тебе твой брат из района военных действий.

– Так он ведь ничего не сообщает.

– А Джаханара, – продолжал отец, как будто не слышал замечания сына, – поможет мне с мавзолеем. Как только его начнут строить, она возьмет проект под свой контроль, а я вернусь к своим обязанностям.

Хотя меня по-прежнему одолевало горе, ради отца я постаралась почувствовать вдохновение. К тому же я хотела помочь.

– Когда начнем, отец? – спросила я отца.

На его лице появилась слабая улыбка, так не вязавшаяся с его нынешним обликом.

– Терпение, дитя мое. – Он призвал одного из стражей. – Приведи Устад-Ису.

Устад по-персидски означает «мастер», и я знала, что это должен быть каменщик, или скульптор, или каллиграф. Я ожидала увидеть сморщенного старика, едва переставляющего ноги, но, когда дверь распахнулась, в зал решительным шагом вошел молодой человек. Мне он напомнил ястреба. Лицо у него было узкое, умное и совсем не хищное. Брови изогнуты дугой, взгляд смелый, нос крючковатый. Его широкие, резко очерченные скулы частично скрывала аккуратная борода. Необычайно высокий, он был худощав, но широкоплеч и мускулист. Одет он был не так, как вельможи, являющиеся пред очи императора: на нем было не роскошное платье, а простая туника наподобие тех, какие носит рабочий люд.

– Добро пожаловать, Устад-Иса, – сказал отец, вставая с трона.