Побочный эффект Елена Луч

– Уроды! Лоботрясы! Бездельники! Гнать в шею всех надо! – ругался Потехин, а споткнувшись об лежащую в песке арматуру, выругался еще больше. – Поразбросали тут – сволочи! Дома бы у себя так делали! Понабрали придурков. Думают, раз стройка, то и любой дурак работать сможет. А вот и нет, дурачья и так хватает!

В общем-то, прораб на стройке – фигура значительная и едва ли не самая главная, однако в последние пару лет Потехин так считать перестал.

А все из-за вольнонаемников, то есть временных наемных рабочих, коими обрастает любая стройка каждую весну и лето, что трава на лугу. Потехин презрительно называл их «халявщики» и кривился всякий раз, когда на его объект поступало очередное пополнение. Будь его воля, он избавился бы от них раз и навсегда, но начальство в этом вопросе его мнение не спрашивало.

И ему приходилось терпеть.

Однако он вскоре нашел замечательный способ скрашивать свое терпение. А именно: он подкарауливал рабочих во время их неположенного, так сказать незаконного, отдыха и устраивал им разные мелкие пакости. Вроде как бы случайно опрокинутого ведра холодной воды на кого-нибудь из рабочих, устроившегося покемарить чуток после обеда или подарочка из подмоченных и воняющих мочой сигарет во время внеочередного перекура.

Последствия себя ждать не заставили. Работяги, быстро вызнав, кто устраивает им веселую жизнь, дали прорабу достойную по его делам кликуху – Стервятник.

Потехин был в бешенстве. Ему, мастеру своего дела, отдавшему строительству больше двадцати лет жизни, и такое прозвище! Но поделать ничего не мог, имечко прилипло намертво. Оставалось только подкреплять его, что он и делал, злясь попутно на весь белый свет, ну и себя заодно. Начальство его за это не ругало, смотрело на все художества сквозь пальцы, а он наглел.

В этот летний сезон все было как всегда, только халявщиков, по мнению прораба, было почему-то меньше обычного. Из-за самого лета, наверное, оно выдалось уж очень жарким.

Плюс 36… плюс 38… плюс 40. Это ого-го какая жара. Изнуряющая, не дающая покоя, изматывающая тело и мозг.

Проклятье! Когда же она кончиться?!

Вот о чем может думать человек в очень жаркий июльский день в городе? И самое противное – это когда тебе приходится работать в этом адском пекле. И не где-нибудь просто на улице. А на стройке! Разнорабочим на подхвате. Привези, унеси, песок, цемент, лопата, кирпичи…

До обеда еще как до луны пешком. Песка привезли до фига. А сил уже нет. Вот и выдыхаешься на этой жарище, о холодке мечтаешь…

Правда, прохлада недалеко – в строительном вагончике, всего-то в двадцати шагах. Но ведь для этого надо работу бросить. А как бросить? Если где-то рядом Стервятник бродит. А жара не унимается. И, кажется, стала еще сильнее, печет так, что в глазах уже круги пляшут, а в голове и в ушах гул стоит невообразимый.

Двое молодых рабочих, запыленных от головы до пят, вяло махали лопатами. Одному было что-то около двадцати пяти, другому – он и вовсе «салага» – едва минуло восемнадцать. Пот крупным горохом катился по их телам, но они, казалось, не обращали на него никакого внимания.

Наконец один из них, тот, что постарше, остановился, наклонился и вытащил из-под поддона полупустую двухлитровую пластиковую бутылку с водой. Отпив из нее немного, он налил воды себе на ладонь и побрызгал на лицо, затем отдал бутылку напарнику. Тот допил оставшуюся в ней воду и со вздохом положил ее обратно. Не полегчало. Постояв немного, они снова взялись за лопаты.

Но спустя пятнадцать минут молодой со словами «Все, Иван! Я пас! Не могу больше!» воткнул лопату в песок и встал, облокотившись на черенок всем своим телом. Тот, кого назвали Иваном, сплюнул, и его темные глаза заблестели.

– Правда, а пошло оно все! – сердито сказал он, тоже бросая свою лопату. – Не умирать же здесь теперь!

И, снимая на ходу свои замусоленные от грязи перчатки, направился в сторону строительного вагончика.

Возле самого вагончика стояла высокая железная бочка, доверху наполненная мутной дождевой водой. Иван подошел к ней и, обхватив ржавые края бочки руками, с размаху, почти по самые плечи, опустил туда голову. Спустя почти минуту он поднял голову из воды и, наклонившись над бочкой, замер. Боже, какая благодать! Потом еще раз, с наслаждением мокнув себя, он встряхнул головой, отчего брызги воды разлетелись с его коротких темных волос и, обернувшись к куче песка, где все еще стоял с лопатой его напарник, крикнул:

– Санек, перекур!

Затем одним небольшим усилием он открыл тяжелую железную дверь вагончика и, не то что зашел, залетел внутрь спасительной прохлады.

Конечно, там было темно и даже очень, так как крошечное окошко находилось где-то в углу под самым потолком и давало мало света, но Ивана это не смущало. Он сразу уселся на единственный предмет мебели в этой каморке – старый, грязный, полуразвалившийся топчан, – но в редкие минуты отдыха просто необходимый как воздух. Другого-то не было.

Немного расслабившись, Иван прикрыл глаза и снова увидел его – зверя!

Своего зверя!

Необыкновенного, грациозного, фантастически красивого. Что-то среднее между белым тигром и дельфином: покатое серебристое тело, кошачья голова, хвост, как у рыбы, и мощные когтистые лапы, которые, казалось, разрывали пространство, когда зверь двигался.

А он двигался, вернее, бежал или плыл прямо на него, в круглых глазах мерцали белые огоньки. Неожиданно огоньки сменились желтым блеском, пронзительным, настораживающим. Иван знал: это не просто блеск. Предостережение!

Опасность? Или что-то должно случиться?

Проснись, Иван, проснись! Сквозь этот то ли сон, то ли видение он вдруг услышал приглушенный шум и тотчас открыл глаза. Шум был наяву, там, за дверью. Кроме того, к нему прибавилось еще и тихое кряхтение.

Стервятник! Его фирменный смех трудно было не узнать.

Поэтому Иван быстро открыл дверь и вышел наружу. И тут же почувствовал, что его трясет, трясет от злости, лютой жгучей злобы и все от картины, представшей перед ним.

Стервятник, ухватив своими лапищами тонкую шею Санька, удерживал его голову в бочке с водой и не давал подняться, заливался своим фирменным смехом, приговаривая:

– Ну что, урод, охладился, а? Охладился, бездельник? Я еще и второго найду! С ним тоже разберусь!

А бедный Санек трепыхался, как мотылек в банке, пытаясь освободиться из-под цепких объятий прораба. Но тщетно. Стервятника это, видимо, забавляло, так как по габаритам он мужик был далеко не хилый, широкий весь такой, здоровенный, кряжистый. И конечно, занятый таким важным делом, он не увидел того, другого, который вдруг появился из темноты вагончика.

Внезапно что-то заставило прораба разжать руки, а потом и вовсе отшвырнуло того со всего маху на груду застывшего цемента, лежащего в метрах пяти от бочки. Застывший цемент – это не куча песка, поэтому, больно ударившись, Потехин не смог вскочить сразу. Медленно поднявшись, но так и не поняв, что произошло, он в испуге огляделся.

– Что это было-то?! – Он обвел взглядом участок, вроде все как обычно, ничего не изменилось. Песок, брошенные лопаты, два бездельника. Только один потихоньку отползал от бочки с водой, где Потехин устроил ему профилактику, а другой, словно застыв, стоял в дверях вагончика и странным неподвижным взглядом следил за ним.

– Ты че на меня вылупился, придурок? Че вылупился? – Потехин, со злостью размахивая руками, бросился в его сторону. – Да я теб… – Неожиданно он споткнулся, а в следующую секунду непонятно какая сила схватила его и, бросив на землю, прижала. Потехин попытался вырваться – бесполезно. Было такое чувство, что на него уронили скалу. Хотел закричать, но не смог, так как что-то еще более мощное и холодное схватило за шею и принялось душить.

Его глаза вылезли из орбит, и он в ужасе помертвевшими, хватающими остатки воздуха губами, прохрипел:

– По..м..о..г..ите…

Потом все исчезло.

Когда в следующее мгновение, как ему показалась, он открыл глаза, то сразу понял, что жив, потому что дышал! Свободно! Ничего не мешало. Потехин обрадовался – слава богу! Попытался встать, получилось, и он обрадовался еще больше, но, оглядевшись, почувствовал страх. Еще бы, ведь место, где он находился секунду назад, и то, где был сейчас, разительно отличались. Там была стройка, а здесь пустырь, огромный, конца и края не видно. И самое главное, здесь не было ничего. Ничего и никого – абсолютно. Пустота, тишина – пугающая тишина.

– Где это я? А-а-а! – крикнул он. Ответа не было. Потехин испугался еще больше. – Здесь есть кто-нибудь? – Тихо. Он заметался, мысли путались. – Люди?! Есть кто-нибудь? Люди! Ау! Где вы? Ау!..

Утро для Виктора Николаевича Осипова выдалось на редкость отвратительным. Сначала достала жена, трещавшая как сорока, едва он открыл глаза. Хотя к ее «трескотне» за десять лет он уже привык. Затем за столом дочурка, милое создание семи лет, потянувшись за пирожным, неловко стукнула локтем чашку, в которую, к несчастью, уже налили кофе, и его рубашку, любимую, кстати, очень дорогую, угадила противная бурая жидкость.

Рубашку пришлось сменить, не без скандала, конечно.

Дите, перепуганное папиным гневом, он предоставил успокаивать супруге, предварительно высказав ей, все, что он думает, по поводу ее воспитания детей. И, брякнув, как всегда, на пороге: «Когда буду, не знаю!» – выскочил за дверь.