bbbЕ.Ж.: Вы практически всю войну провели в концлагерях?ddd

О.Ф.: Четыре года, да. Сначала нас увезли в Польшу, потом в Штеттин, где мы собирали картошку, затем на корабле отправили в Норвегию, на север от Осло. Нам приходилось воровать продукты у немцев, чтобы как-то выжить. Все, кто не мог этого делать, просто умерли от голода. Однажды ночью нам приказали перетащить часть груза с одного судна. Огромный склад продуктов находился прямо рядом с пристанью. Мне удалось залезть туда через сточные трубы и за пять или шесть ходок вытащить несколько ящиков консервов. Я поделился ими с нашим охранником, русским полицаем, и с товарищами, которых спас этим от голодной смерти. Потом нас увезли в концлагерь. Один из пленных оказался врачом. Осмотрев мою ногу, он сказал, что началось нагноение. Каким-то чудом у него с собой была антисептическая мазь. Он наложил мне повязку и шину, сделанную из куска дерева. Этим он спас меня. До сих пор при перепадах атмосферного давления нога начинает дрожать.

Через несколько дней врача расстреляли. Немцы постоянно устраивали так называемые «шванц-парады». Совершенно голые пленные проходили перед немцами, и тех, кто был обрезан, расстреливали на месте. Мусульмане старались доказать, что они не евреи. Для этого они должны были продемонстрировать знание своего национального языка. Если выяснялось (по доносу), что кто-то был коммунистом, тоже расстреливали на месте. Мы тогда даже не знали такого понятия – «еврей». В школе у меня был приятель Зильберман. Только после войны я понял, что он был евреем.

Наша пища состояла из грязной картошки, смешанной с землей. До сих пор я ненавижу картофель «в мундире», он тут же напоминает о лагере. Мы были одеты в старую военную форму: польскую, бельгийскую и других покоренных немцами стран.

В Норвегии мы строили аэродром на полуострове. Сбежать было совершенно невозможно: с одной стороны море, с другой – дорога, охраняемая немцами. Рядом с постом охраны располагался маленький домик, в котором жила норвежская семья. Однажды был такой снегопад, что немцы ушли в свое укрытие и мне удалось проникнуть в норвежский домик. За столом сидели две женщины – мать и дочь. Ничего не спрашивая, мне налили тарелку супа, дали шерстяные носки и несколько банок консервов. Но мое счастье было недолгим. Один из наших русских видел, как я входил в домик, и выдал меня полицаю. В лагере у меня отобрали носки, и русский полицай стал избивать меня деревянной палкой. Немцы умели выбирать хороших помощников!

Однажды после войны, когда мы жили недалеко от улицы Горького, мать послала меня за хлебом. В булочной я увидел того самого полицая. Я застыл на месте, хотя мне хотелось накинуться на него с кулаками. Он купил свою буханку и спокойно ушел. Узнал ли он меня? Неизвестно. Я рассказал об этом товарищу, который тоже был в этом лагере. «Не ищи его. Отомстить тебе не удастся, он теперь работает в НКВД», – сказал с горечью мой приятель.


Е.Ж.: Что произошло после Вашего освобождения из лагеря?

О.Ф.: Нас освободили англичане. Увезли в Швецию, потом в Финляндию и дальше в Россию, в лагерь, в окрестностях Уфы. Наш поезд остановился на четыре часа в Москве. Среди толпящихся на перроне я заметил женщину, которая работала с моим отцом. Я попросил ее позвонить моим родителям.

Через час папа и мама подбежали к нашему вагону. Я не видел их почти пять лет. В глазах матери было сомнение. После долгого молчания она прошептала: «Это действительно ты?» Она не узнавала меня...

Англичане дали каждому из нас чемоданчик с одеялом, шерстяной одеждой и другими нужными вещами. Когда я увидел застиранную рубашку отца и мать в старом заштопанном платье, я потребовал, чтобы они взяли мой чемоданчик, и отдал отцу свою новую одежду, а сам надел его рубаху. Отец тогда преподавал на курсах повышения квалификации инженеров. Среди его учеников были директора заводов, я не хотел, чтобы он выглядел по-нищенски.