Во дворе казармы Карлос Маркс.>*22
Перед отправкой на фронт (1936 г.).>*23
Они стоят подтянутые и торжественные. Их мешки и скатки, винтовки и каски в двух шагах от нас. Они всегда немного замкнутые, но пример для всех нас. А высокого блондина зовут Лео. Он из Гамбурга.
Им говорят речи, в основном по-немецки. Их называют авангардом. Они идут на фронт. Многие из них останутся там навсегда. Под часовней Эрмита де Санта Китерия (перед арагонской деревушкой Тардьента) правее позиций нашей батареи. Остатки центурии вольются потом в 11-ю интербригаду имени томящегося в плену у нацистов Эрнста Тельмана.
Мы стоим рядом. Наша разноязычная и не очень дисциплинированная сороковая сотня. Немецкий язык кроме тельмановцев мало кто понимает. Но все слушают тихо и торжественно.
Сегодня[29] их черед. Они поют: «…ди хаймат ист вайт (родина далеко), дох вир зинд берайт (но мы готовы), – поют, чеканя шаг, – … вир кемпфен унд зиген фюр дих (мы боремся и побеждаем для тебя)… Фрайхайт (Свобода)».
Их черед на фронт. На Арагонский – под Тардьента.
Побудка – под горн. Физзарядка – на дворе. Изучение винтовки. Стрельба в соседнем городском тире. Ускоренные курсы для наших девушек-санитарок. День постепенно регламентируется. Центурии принимают воинский вид. Но время не ждет. Одна за другой они уходят…
Барселонские дружины в казарме Карлос Маркс («Crónica», Núm.357, 13 septiembre de 1936, p. 12).
Мы тоже готовы – вир зинд берайт – обмундированы. Ах, черт, как чудесно сидят эти моно защитного цвета, а на ногах такие удобные в сухую и жаркую погоду полотняные тапочки на веревочной подошве – алпаргатас. Патронташ пока еще пустой, на черных наплечных ремнях аккуратный крючок для алюминиевой фляжки – кантимплоры, обтянутой зеленым сукном. На голове – защитная лодочка – горра – с красным помпончиком (с кисточкой на красном шелковом шнурке на переднем рожке), с пятиконечной красной (красноармейской!) звездой. Вещевой мешок с дугой скатки шинели-плаща с капюшоном, в котором бренчит пока складная алюминиевая ложка-вилка и котелок.
Да разве же можно сидеть в таком наряде в казарме! Разве не потянет на люди – в центр, на тенистую Рамблу (это как наш бульмиш, только еще шире).
И здесь, прощаясь уже с городом, с ликующей, праздничной Барселоной, запрудив всю Рамблу, положив друг другу руки на плечи, все вперемежку – девчата, парни, все в военном, а не в гражданском, мы гордо расхаживаем по улице.
Мы ловим оценивающие взгляды и слышим: «алла рискосса…»[30], кто-то вставляет: «…а Сарагоса» (на Сарагосу), все улыбаются… «Бандьера росса, бандьера росса…»
Но вот нам раздают по десятку патронов: «Будем высаживаться на Мальорке – на Балеарских островах». Однажды ночью нас даже поднимают по тревоге. Мы выстраиваемся во дворе, ожидая отправки. Но сопротивление республиканцев на этом острове к тому времени прекращается[31]. Флот бездействует. Мы негодуем: «Вот досиделись!».
Наконец-то отправка: на Арагонский фронт. Днем[32] еще успеваем забежать в отель к Журавлеву. Прощаемся, обещаем писать. Борис потемнел от загара, он все еще в штатском, но в горра. Внимательно нас разглядывает. Завидует? Ворчит на чиновников генералитета. Все тянут и тянут с батареей. Ночью, на затемненной уже станции, центурии грузятся в поезд.
Проводы на фронт на вокзале в Барселоне.>*24
На Уэску!
Война разгоралась. Она разгоралась далеко от нас. О падении Ируна[33] мало кто знал, а если и знал, то не придавал большого значения.
Мы шли тушить последние искры пожара… Уэска окружена[34]… Народный фронт торжествует. Мы шли распространять Республику на еще занятые врагом территории. Шли тушить, но не убивать, этому нас не обучали.