Джеймса выгнали изо всех пансионов, потому что, чем сильнее его наказывали, тем больший поджог он потом устраивал. А когда приходиться выбирать между склонностью к садизму, за которую еще получаешь плату, и риском потерять всё имущество, ни один самый жестокий содержатель исправительного учреждения не станет медлить с выбором. Хулиганистого мальчишку отдали на воспитание бывшей горничной, как будто его настоящей матери, начав выплачивать кое-какое содержание. Джеймс вырос наполовину уличным хулиганом, наполовину рыцарем Максвеллом. Он был позором семьи, безалаберным шалопаем, мотом и волокитой. Миссис Максвелл вынуждена была терпеть все это, поскольку сама же признала его своим сыном, а если не оплачивать долги и не платить девицам и акушеркам, скандалы могли дурно сказаться на служебной карьере и брачных планах её единственного сына баронета Джона. Так что последние лет 9, примерно с 12-летнего возраста, сэр Джеймс только тем и занимался, что с удовольствием мстил своим названным матери и брату за предшествующие годы издевательств.

Сэр Арчибальд не любил всех своих кузенов, хотя к Джеймсу относился наиболее мягко, скорее нейтрально, чем недоброжелательно, и это чувство передалось Френсису. Они встречались с Джеймсом не так часто, но у них установились вполне ровные отношения. Они даже придумали в шутку называть друг друга дядюшкой и племянничком, иногда добавляя эпитет «любезный». Френсис смотрел на Джеймса и видел вихрастого, неопрятного, но вполне привлекательного молодого человека с открытым, веселым лицом, носившим печать фамильного благородства или самостоятельно приобретенного интеллекта. В любом случае его физиономия не была тупа, груба, а скорее выражала какое-то храброе мальчишество, будто Джеймс не наигрался в детстве, а на все общественные условности и правила приличия ему было плевать. Может поэтому, они и могли общаться с Френсисом. Но Френсис был испорченным ребенком. Он всегда сознавал, что стоит на неизмеримо более высокой ступени социальной лестницы, чем Джеймс, и что он оказывает ему большую честь, удостаивая его своим вниманием. Другой, более самолюбивый и кичливый, на месте Джеймса, верно, не стал бы терпеть подобной заносчивости и порвал с Френсисом, но Джеймс был свободен от грехов тщеславия и гордости, а потому совершенно естественно тянулся к своему ровеснику и родственнику, и не обижался, когда тот позволял себе высокомерные и неодобрительные высказывания относительно занятий, забав и образа жизни Джеймса. Два года назад дядюшка попытался совратить племянничка, показав ему неприличные картинки с обнаженными девицами, каковая фамильярность вызвала у Френсиса такой приступ гнева, что с той поры до последнего лета они не общались, Френсис не хотел больше видеть Джеймса и только, когда прошедшим летом вся семья Максвеллов Дамфрисских приехала в Дандренан и остановилась в бывшей монастырской гостинице, дядюшка с племянничком сумели восстановить приятельские отношения. Тем не менее, Френсис держал Джеймса на расстоянии, будто прокаженного. Хотя на самом деле, Френсис, наверное, ему завидовал, завидовал его цветущей и располагающей к себе юношеской внешности, его вьющимся кудрям и лучащимся задором глазам, никогда не меркнувшими из-за сумрачных раздумий; завидовал той легкости, с которой Джеймс общался с людьми любого социального круга, заводил знакомства, не стесняясь себя и даже не задумываясь, как он выглядит со стороны, в отличие от Френсиса, который мечтал быть свободным от предрассудков, но только мучился размышлениями, как окружающие к нему относятся и что про него подумают; одним словом, завидовал той легкости, с которой Джеймсу в крайне тяжелых материальных условиях удавалось жить. Может, Френсис даже завидовал, что Джеймс совершенно свободен от детской привязанности к родителям, к той горничной, которая его воспитывала, в том смысле, что любить-то он её любил, как родную мать, но эта любовь нисколько не ограничивала его жизнь, полную приключений. Он не был привязан к материнской юбке, а ходил с друзьями по кабакам, по девицам, по ярмаркам, ездил летом на пляж – и все это было совершенно обычным делом, не требовавшим никакого душевного усилия и угнетения воли или чувств. Нет! Френсис не хотел с этим соглашаться! Он был предан своим родителям – а кому еще можно быть преданным в этом подлом мире? И вся его жизнь принадлежала не ему самому, а семье и это называлось ответственностью – понятием, незнакомым Джеймсу Максвеллу. И что он вообще мог знать о приключениях? Парижские катакомбы, гондолы на Венецианских каналах, Шильонская тюрьма – вот настоящие приключения!