– Тебе чего? – недовольно спросил он слугу.

– Вы кричали, милорд…. Я так испугался!

– Когда я кричал? о чем ты говоришь?

– Да, вот только что, милорд. С минуту назад. Я сразу бросился к вам.

– Не может быть, я не кричал сейчас.

– Это, верно, вы во сне.

– Да, я не спал!.... – убежденно воскликнул Френсис и тут же подумал: «Так это был сон»?

А вслух спросил:

– Так я действительно кричал?

– Именно так, милорд, иначе я не стал бы вас беспокоить.

– Я не помню, чтобы я кричал.

– Так это было во сне, вам, верно, причудилось что-то страшное.

– Я был уверен, что я не сплю, не сплю с самого вечера. Когда же я уснул?.....

Френсис встал, совершенно озадаченный.

– Вы куда? – беспардонно спросил Алистер.

– По нужде!.... – недовольно ответил юный лорд.

Сны ему снились редко, даже очень редко, и никогда не запоминались. А тут такое!....

Вернувшись в свою опочивальню, Френсис лег, укутался в одеяла, но Алистера не отпустил, а принялся с ним болтать о том, о сём, хотя очень скоро выяснилось, что общих интересов у молодых людей нет. Новый премьер Дизраэли был прав: в Англии действительно существовало две нации, одна та, про которую писал Диккенс, другая та, которая была в состоянии купить его книги. Как и положено разным национальностям, они говорили на разных языках, одни не умели читать по-английски, другие слишком много писали и мало делали. Глядя теперь на Алистера, Френсис не стал судить, плохо ли это или хорошо. За добродушие он даже готов был со снисходительностью простить деревенскому парню косность мысли. Обидно было другое: казалось, вот он, шанс, чтобы подружиться, вот он, человек, над которым можно господствовать всю жизнь, и сам Алистер был податлив и вполне расположен к милорду, как, впрочем, и ко всем людям, но Френсис был слишком разборчив, щепетилен и требователен. Звать Алистера посмотреть мир, означало предложить проехаться до ближайшей станции железной дороги, а краем света для него был Карлайл или Глазго. Пускай – решил для себя Френсис – Алистер остается на ферме своего отца, дальше границ которой не простирался его кругозор, а он, Френсис, когда закончит с делами, уедет далеко-далеко от Голлоуэя и вернется ли сюда снова, неведомо никому. А при таком раскладе, зачем какие-то теплые отношения, расставания и разочарования? Довольно и того, что этот человек, так близко сидевший к его постели, совсем не тот….. На этом мысль Френсиса оборвалась, и предрассветный сон одолел его сознание.

Проснувшись утром, Френсис обнаружил в кресле возле себя Алистера, мирно и беззаботно посапывающего, будто дородный поросенок. И слуга стал лорду еще более отталкивающе несимпатичен.

За завтраком Маргарет всячески расхваливала своего внука, говорила, что он очень смышленый и богобоязненный….

– Смышленый и богобоязненный, – как будто про себя, но все же вслух повторил Френсис, у которого в голове не укладывалось, как такое может быть.

Он уже окончательно для себя решил, что этот человек, с которым свела его судьба, ему совершенно неинтересен, безразличен, хотя, может быть, его родители и надеялись, что у сына и внука есть какое-то будущее при юном лорде.

После завтрака Френсис поехал по окрестным имениям. Все следующие дни он только тем и занимался, что наносил визиты местным лендлордам. Хотя визиты вежливости юного баронета Дандренан с целью свидетельствования почтения скорее походили на насмешку, а потому воспринимались местными с некоторой настороженностью. Как нетрудно догадаться у семьи Максвелл отношения с людьми своего круга были очень сложные. Аристократия вообще отказывалась знать сэра Арчибальда после его брака с парижской куртизанкой, брака, который мог быть признан недействительным по английским законам, с последующим установлением опеки над потерявшим голову лордом и отдачей его шлюхи в работный дом, если бы мать сэра Арчибальда – баронесса Маргарита Дандренан – вопреки всякому здравому смыслу не согласилась с выбором сына. Бабушка Френсиса была из матерей, еще хранящих дикие нравы Горной Шотландии, для которых зов крови и родственные чувства были сильнее викторианских приличий. Даже если бы пришлось выбирать между любовью к сыну и преступлением закона, она бы, не испугавшись, выбрала любовь. К счастью для процветания Британской империи таких людей, которые были преданы кому-то другому более, чем самому себе, оставалось все меньше и меньше.