"На хрена?" – вникал Дима.

"Амда – копт-христианин, из двенадцатого. В Эфиопии не сошлись мнениями с мусульманами – зарезали. Теперь не лезет никуда, в общем, послушник. Дадут на орбите поболтаться без пресса чутка, типа рай, и к дому обратно", – подкидывал камушек Сладков.

"Это называется… слово такое… вождям вместо аспикара нахлобучивают…" – Чук трёс рукой, память застоявшуюся расшевеливал.

Дима внимательно разглядывал доходягу: "Переинкарнация".

"Во. Оно самое. Ходит, зудит, что он раб божий".

"Мы все здесь такие – рабы", – Дима опустил голову.

"Вот блин, на Земле всю жизнь пялились в небо. И такая удача – проинспектировать космическое пространство…" – Сладков кинул камушек в какую-то выбранную цель.

"Раз! И теперь нас пялят, инспекторы", – Дима хлопнул тыльной стороной правой руки о левую ладонь в злом сарказме глаз.

На просматриваемой местности, невдалеке, пылил фургон, до боли знакомый. И за версту для бывалых вызывал встревоженность, но хорохорились. Почти бесшумно подкатил: весь-то транспорт на электротяге. Минуту ожидал. Вышли два ювакура, бессменные ноль-семь-два и ноль-восемь-пять, с прохладцей потягивались.

"Пятновыводители пожаловали", – перебирал два камушка в ладони Пухов.

Амда оставил в покое булыжник, ещё больше "одалматинился" – испуг неподдельный. Знатоки своего дела под локти довели доходягу до фургона, игнорируя окружающих – работа такая.

"Бим, Бом бим-бом, бим-бом, бим-бом", – тряс виртуальный колокольчик Чук – намёком ритуал: чьё-то время пришло?

"Вот два брата от рассвета до заката – Бим и Бом, синасико, трайпон", – подсочинил Сладков.

"А-я-яй. Под белы рученьки меня вели, – хреновая попытка пения у Димы. – На воронке рекламы не хватает".

Сладков очерчивал воображаемые полосы: "Оказываем помощь на дому – Рожденье Смерть Ремонт телесный".

"Да-а. Старость надо уважать", – Пухов.

Захлопнулись двери; транспорт тронулся издавая лёгкое подвывание вблизи, временами скрипы корпуса, а громче потрескивание каменной мелюзги под колёсами.

"…Хотите анекдот? Собрались два интеллигента и раздолбай. Последний говорит, спорим на пузырь…"

"Бездельники, на мандуци!" – окрик надзиральца шахты ноль-шесть-семь, прервал начало Диминого празднословия.

Но и продолжения не было: чего-то юмор не пошёл. Зато очертания следующего фургона, маячившего меж камней, разрядили атмосферу. Шебуршание, хруст подъезжавших колёс сменились на приветствия.

Бессменный садисер – раздатчик пищи, поласковей Садик, и водитель – в одном лице, из кузова, не очень напрягаясь, нёс оквадраченную ёмкость, литров на пятьдесят. Поставил у большого валуна, одёрнул занавес: подвешенный брезент, в выдолбленной нише. Навес и постамент очистил и водрузил ношу.

Первым подошёл надзиралец, и тихо: "Привёз?"

"Ща капумы поменяю", – понёс пустышки к машине. Вернулся со второй полной. Забрал грязные леупоки – взамен чистые.

"Свежак?" – выбрал из десятка, подставил к отверстию, на кнопку-клапан, – заструилась она самая, прозрачная голубоватая.

"Из священных глубин, владений Красного Дракона. – Пока хомидим делал глотки, с лукавым прищуром: – Хреново выглядишь".

"Тело близилось к закату", – без смущения, – малая бугристость кожи – возраст.

Садик незаметно сунул что-то в руку пьющего: "Чао, хавать будешь?"

"Насыпай", – Бао Чао, бывший симидим две шкуры назад, принимал шутки от некоторых, не скурвился, но по должности держал дистанцию, руководствуясь мудростями прошлой китайской жизни.

Садик на пабуджере принёс пукупру, два куска домепана и пять кубиков зокрефы, с пол пальца каждый – чуток прессованный, копчённый фарш цвета беж с пористыми прожилками, мясо для избранных. Чао забрал и удалился за камни, в одиночестве уплетать угощение.