– Они попытались сопротивляться скварнам, – медленно начал Тэтрэваа, словно внимательно изучая напряжённоё лицо Цзары.

– Да это и так понятно, – вздохнул Цзара. – Птах иначе и не мог.

– Да, он попытался поднять воинов, убедить что они не вуфсле1, которых не спрашивая ведут, куда захотят хозяева. Его поддержали только Ишки и Ки́дцши. Туэтца и его родичи кричали, чтобы они подчинились…

– Крысоухая змея, – сквозь зубы проговорил Цзара. Его даже затрясло, когда он представил себе эту картину. – Трус поганый.

– Трусость или смелость тут ни при чём. Дело в выборе стороны, – Тэтрэваа помолчал немного, а затем продолжил. – Птах был настойчив. Он прибежал сюда и вынес из арду Рог Сердец…

– Я его слышал! – перебил Цзара.

Тэтрэваа слегка нахмурился при этих словах и продолжил, словно слегка насторожившись:

– Да, он успел вострубить один раз, прежде чем скварны его застрелили. Он знал, что это ни к чему не приведёт: ни одного племени рядом нет на несколько тысяч шагов вокруг, а в племени Дождей никто бы не встал против Мергалона, кроме них троих, и это он знал тоже. Ни я, ни мой отец, ни Ткунтву не сделали бы этого. Мы все стояли в стороне. Встать бы мог только ты, если бы был здесь… – он замолчал, как будто не окончив фразу, но при этом уверенно смотря на Цзару и твёрдо закрыв рот.

– Я… – негромко протянул Цзара. – Что ты… у меня бы не хватило духу. Я не Птах…

– Ты бы не смог сделать иначе, даже если сам об этом не знаешь.

Цзара напряжённо потеребил волосы.

– Зачем ты говоришь мне это?

– Пошли в сад рýхи. Нужно, наконец, обернуть твоих друзей.

И Цзара поплёлся за Тэтрэваа, силясь понять, чего тот от него хочет и одновременно скрутить в груди всё нарастающую боль, вызванную этой фразой – «обернуть друзей». Ведь и правда, хоть с братьями Ишки и Кидцши он не был так близок как с Птахом, но всё же ближе этих троих ему в племени не был никто.

Пока они шли краем стоянки, Цзара с комом в горле смотрел на туамов, оставшихся в племени. Женщины рыдали и стонали, как никогда на его веку. Оставшиеся охотники и не доросшие до копья юнцы скорбно пытались собрать свои силы и мысли, дабы вернуться к обычной жизни, которая теперь должна была стать ещё тяжелее. Воздух был полон тревоги, сквозь которую приходилось продираться, словно сквозь липкую паутину.

Они молча перенесли тела погибших в сад рухи, и молча стали собирать с приземистых деревьев огромные плотоядные листья, стараясь не касаться голыми руками ядовитой влаги, выступающей в местах разрывов. Они также безмолвно уложили покойников на пустые, не заполненные ещё места и, не сказав друг другу ни слова, стали аккуратно заворачивать их в живые саваны, предварительно сняв с них всю одежду и украшения. Уложив получившиеся коконы на выбранные места, Тэтрэваа и Цзара слегка приткнули прилистники в разрыхлённую землю могил и, закончив ритуал, сели, как полагалось, у ног обёрнутых. Через пару дней листья рухи уже должны будут пустить первые корни в землю, а внутрь коконов, естественным образом укрепившихся и отвердевших, начнёт поступать сок, обращающий в память всё живое. Через два года на этом месте будут стоять уже три новых дерева рухи, скорбящих о всех ушедших вслед за лунами и валарами.

Тэтрэваа закурил и, выпустив несколько клубов синего дыма, передал трубку Цзаре, продолжая прищурившись смотреть в воздух перед собой. Его обветренное, постаревшее раньше времени лицо казалось таким же сухим, неспособным к движению и почти мёртвым, как и деревья, что их окружали. Цзара редко общался с этим вечно печальным болезненным туамом, даже несмотря на то, что они вот-вот должны были стать родственниками, и вообще знал не много о его несомненно богатой событиями жизни, но тем не-менее его поражали порой рассуждения и какие-то нездешние фразы, произносимые им иной раз.