Мне не на что было смотреть. Свет – это хорошо, во тьме я б загрустил. Во тьме пришлось бы сочинять свет, а так, можно сказать, мне повезло. Честно, не знаю, как вообразить свет, хотя кажется, это просто. Можно представить солнце, огонь, свечу, лампочку, в конце концов, а свет, обычный или такой, как здесь, я бы, наверно, представить не смог. Так и остался бы сидеть в темноте до конца времен или выудил из памяти ночник. Потом бы люди спрашивали: откуда берутся черные дыры, откуда берутся черные дыры?

Вспомнив, как обстояли дела с колонкой, вперился в условный горизонт и постарался представить небо и море. Как дурак, я буравил даль, привлек на помощь колонку, заставил ее воспроизводить шум моря, крики чаек, дельфинов и касаток, но напрасно. В жизни я бы уже психанул, но сейчас у меня было совершенно иное состояние души, очаровательно пришибленное в своей вселенской гармоничности, а еще, что немаловажно, миллиард миллиардов попыток взломать систему. Я редко испытывал страх перед чистым листом, с чего бы ему появиться здесь.

«Буду сочинять свой мир с нуля и учиться в нем жить, раз уж так обернулось, и смерти нет, и я теперь в общепринятом смысле то, чего вообще не может быть. Не сидеть же тут сложа невидимые руки», – подбодрил себя я.

Немного пофланировав в полной тишине, я предпринял отчаянную попытку, граничащую с безумием, – обратился к свету. Ну а что? Должен был попытаться, чтобы раз и навсегда поставить точку в теологическом споре.

– Уважаемый свет, – сказал я, – ты прекрасен во всех отношениях, и я готов любоваться тобой вечно, тем более, как я понимаю, ты не оставляешь мне выбора. Но не мог бы ты для разнообразия подарить мне вид на море? Я бы предпочел смотреть на закат, если тебе интересно. Подойдет рассвет, и ночь сгодится. Если море для здешних условий – явный перебор, сойдет вид на пустыню, но тоже предпочтительнее в предрассветное или вечернее время. Видишь ли, я человек, и моим глазам нужен отдых от бесконечности. Опять же, если я прошу много, то подели мир пополам и верни тьму, чтобы у меня было место, где бы я мог отдохнуть. Слышишь меня, свет? Эй, тут есть кто-нибудь?!.

Я почти поверил, что был услышан. Ждал часов шесть, отсчитывая время по трекам, называл свет тугодумом и оправдывал тем, что в масштабах вечности для обработки сумбурного заказа это недолго. На девятом часу ожидания я устал и смирился с тем, что свет – это просто свет, а не живое существо, не высший разум, и в глаза мне не светит никто волшебный и всемогущий. Это чертовы фотоны – бездушные волны или частицы в зависимости от настроения или наличия наблюдателя, согласно квантовой теории.

«Здесь нет никого, кроме меня, вернее, того, что от меня осталось. Или это и есть я. Просто я и ничего лишнего», – пришел к выводу я.

Понимание, что ты один, – был один, есть один, будешь один, и помощи ждать неоткуда, – резко облегчает задачу. Я снова прокрутил ситуацию с появлением колонки и попытался ответить на вопрос: почему она появилась внезапно? Я же не специально представил ее, а будто вспомнил случайно: услышал, ощутил ее тепло и запах.

«Какой же я болван! Все, что нужно, у меня с собой и лежит глубже, чем обычное воображение. Недостаточно представить желаемое, чтобы оно появилось, – сперва его надо заново прожить и прочувствовать. Так рождаются слова, так пишутся книги».

Море было моей слабостью. Море было всем для меня. В светлом покое не хватало красок, я вспомнил Черное море накануне шторма. Глубокое небо с рваными облаками, валом чернильной синевы и полосой закатного пламени на горизонте. Услышал, как волны с крутыми гребнями, грохоча, разбиваются о пирс, выбрасываются на берег, перебирают рассыпанные четки гальки. Ветер заглушал мой голос, брызги летели в лицо, небо заволакивала тьма. Видел, как из нее ныряли в море резвые молнии. Вдруг небо метнуло гигантский трезубец, и он пронзил море у пирса, тут же ударил гром. Расклокотавшееся эхо бросилось метаться меж скалами и скрылось в тесных пещерах ущелья. Вторая молния трещиной пошла по небу, грозя расколоть его надвое. Я вздрогнул и остолбенел. Вокруг бушевала гроза. Повернувшись к ней спиной, увидел четкую границу, линию, за которой был свет комнаты без стен с черной колонкой четко посередине.