– У меня получилось, черт подери, у меня получилось!.. – закричал я.

Вышло правдоподобно. Но все же я чувствовал себя частью матрицы, потому что не мог ничего потрогать, понюхать, не мог, как раньше, запросто прыгнуть в воду, искупаться, посидеть на гальке. Похоже, в этой реальности у меня были только две предустановленные функции: творить и созерцать, что не так уж плохо, учитывая обстоятельства.

В жизни человеку даны четыре мира вместо одного: реальность, сны, фантазия и память. А здесь всего два. Память и воображение – кирпич и цемент для великой стройки, у которой не будет конца. Вот что я понял, любуясь своим первым произведением с катастрофическим эффектом.

Я сунулся в бушующее море и посмотрел на дно. Под водой все было пустым и безжизненным. Я расстроился. У меня зрел план, как обустроить комнату, сделать ее максимально уютной для жизни, и пункт с рыбками вошел в десятку дел на досуге. Сначала надо было разобраться с погодой. Смотреть на грозу приятно, но не целыми днями. Да и настраивать погоду вручную не хотелось, поэтому я стал разбираться, как это работает. Море не колонка, в которую я перенес музыку из памяти, – там хотя бы местами было где-то понятно и что-то логично. Однако с морем сработал тот же механизм. В буквальном смысле я загрузил в него все, что знал о нем: от теории до чувственного восприятия. С погодой разобраться было легко, а вот с чем я действительно сломал голову, так это с самым элементарным – днем и ночью. Я еще раз по благодарил случай за то, что у меня оказалась колонка с часами. Подозрение, что в свете времени как бы не существует, вкралось давно, поэтому там стоял вечный полдень, и дело было не в часах. Взять я ее не мог, и признаюсь честно, что многократно и безрезультатно попрактиковался в телекинезе. Исчерпав оригинальные идеи, я вернулся к топорному варианту и представил ее на берегу. Сработало.

Сутки я вручную регулировал движение Солнца и Луны. Более утомительное занятие представить трудно. Хотел, чтобы все было по-настоящему, и оно того стоило. Стоило оно и жизни колонки, потому что она полностью разрядилась. Вернуть ее в комнату я не смог и похоронил на пляже. Зато на следующий день у меня был настоящий восход, реальный полдень, безупречный закат и черная ночь над Черным морем. И все же пейзаж казался безжизненным, как на Марсе. Новый день я посвятил озеленению пляжа, прибрежных скал и ущелья. С ботаникой у меня было туго, я решил, что неплохо было бы воткнуть меж камней пальму. Большую, раскидистую, с кокосами – и воткнул. Вышло ужасно нелепо, пошло, по-черноморски вычурно. Дурацкая тридцатиметровая пальма испортила весь вид. Я постарался ее стереть, испробовал триста тридцать три способа избавиться от нее, включая попытку заново переписать кусочек пляжа, но тщетно. Так я понял, что созданное мной останется здесь навсегда, и урок усвоил. Поразмыслив, прикинул, что сильный шторм рано или поздно дотянет до моего шедевра, а если нет, то я срежиссирую природный акт вандализма. Весь день я создавал водоросли, разбрасывал тину, сажал камыши, потом кропотливо тыкал траву, цветы, колючки, кусты, деревья, вспоминая, как заботилась о саде Вера, ухаживая за каждым растением, общаясь с ними, словно с детьми. Она говорила, что им нужны ласка, тепло, вода и пчелы, иначе они погибнут.

«Пчелы! Почему я не подумал об этом раньше? Нормальный же был неземной пейзаж, а теперь еще с пчелами возиться, иначе все завянет, зачахнет на корню, превратится в пустыню, а я буду в этом виноват. И шмели, мухи, наверно, нужны… Они же тоже в опылении как-то участвуют… А потом понадобятся птицы, чтобы жрать эту насекомую братию. В общем, я всегда знал, что от цветочков сплошной геморрой. Зачем я их только посадил?!» – убивался я, глядя на восхитительные лилии.