– Синьор, где телефон? Могу ли я позвонить своим? Позвоним вместе? Папа будет рад…

– Телефон у двери.

– У двери? – я растерянно огляделся. – У которой двери?

– Вернись в прошлое, Федерико-Густаво. Дверь та, что приняла тебя.

Я поднял глаза, поправил челку. Под потолок уходил кукольный властитель в мантии – Святой Антоний. Чудотворца охраняли два чучела – человечки из грубой соломы; а подсвечивали жгутики свечей на подножке из свежих цветов и сухофруктов. Я воздуха не тронул, а вызвал оглушительное извержение ярости:

– Держись подальше от алтаря, подонок!

Синьор Перес возился в раковине, но развернулся, чтобы как следует оскорбить меня. Несчастный, кроме готовки, взялся еще и за угрозы:

– Звони и не дыши. Горло, в узел закрученное этими руками, – Винсенто показал способные на удушье ладони, – обратно не развязывается.

Пока я боролся с комом в том самом горле, овощевод продолжил хозяйничать в кухне, жонглируя авокадо и помидорами. Я не успел обидеться, как гудки быстро прервал голос, по которому брошенный ребенок соскучился. Не хотелось говорить отцу, какой придурок его брат. Мне вообще не хотелось говорить при свидетелях.

– Сынок, сынок, тебя не обкурили в дороге? Голова не болит? – роптал взволнованный голос мамы, которая боролась с отцом за трубку. Ведала бы она: сигареты в доме Винсенто зажигают чаще кухонной плиты.

– Папа, передай маме, пускай не волнуется, я буду звонить. Обо мне позаботятся, – внезапно от лжи, или от мягкого голоса матери, или от тяжести характера будущего сожителя, мне захотелось домой. Наскоро обрисовав сюжет путешествия и картину погоды, я прекратил связь.

Следует соблюдать правила дома, если есть хоть малейший шанс помочь родителям убраться из этой страны. Я выполз из-под телефона, показательно выпячивая на лице свое несчастье.

– С тебя 15 сентаво.

Я не знал, как отшутиться, думая, что меня дурачат.

– Смешно, синьор.

– Какие шутки? Поговорил за чужой счет, будь добр – заплати.

Винсенто не смотрел на меня. Более того, он был отдан борьбе. Агата вцепилась в край кухонного полотенца, от которого пахло мясным бульоном, Винсенто держал другой край. С него таки скатилась плащаница, прикрывающая срам. Схватка продолжилась в трусах. Мужчина вел себя естественно, словно в доме были только он и собака. Я попытался вспомнить хоть какие-то слова, которые смогли бы сейчас помочь ответить так, чтобы родственник начал наше знакомство по-новому. Тщетно. Беззащитный и юный, я взял эмоциями.

– Да как же? Как же я… – слова не ложились, возмущение билось в зубы. – Почему не предупредил об оплате? Я бы не стал…

– Верно. Ты бы не стал звонить, – после этого раздался старческий хохот. Винсенто омерзительно кривил рот, смеясь и выкорчевывая что-то из коренного зуба. – Утаптывай давай от алтаря. Гляди: лепестки подношения дрожат. Избить бы тебя…

Сердце колотилось, живот затопил гнев. Бычий воздух рвался из моих ноздрей.

– Если полка хрупкая, тогда какого черта собаке дозволено скакать лошадью, а я должен отсчитывать на слух пульс? Я требую равного отношения!

Тишина повисла над троицей. Агата, что воротила полотенце, оставила его, задрала голову и уставилась на хозяина. Несколько потерянный, я был горд собой. С другой стороны, не рано ли заводить себе врага? Винсенто должным образом не отреагировал, не иначе как назло, растворив мою смелость в смешливом пшике сдутых губ.

– Садись за стол.

Во все времена обеденные предложения поступают с целью разрядить громыхающую бурю, созданную самими громыхателями. Винсенто занял плетеный стул, на мой взгляд, самый удобный. Молча я проложил путь до стола, впредь не стесняя шаг. Смелостью был вымощен трамплин к вседозволенности, так зачем же отказывать ей?