» находился участок без названия – очевидно, кладбище животных, а за ним и пристанище для мертвецов. Неподалеку, собственно, и поставщик животных тел – шатер для бойцовских петухов. Пробираясь к центру города, я заметил полицейский участок, похожий на большой контейнер для мусора, на другой стороне – авениды, уродливый бетонный торговый центр с названием «Пума Пункту». Если не обращать внимание на обглоданный газон, парковку велосипедов с ездоками, оснащенными черными очками и винтовками, то колорит покажется знакомым. Скупщики торгуют прямо у порога официалов. Я еще не видел, чтобы под бюстом поэта Октавио Паса стелили электронную паленку. За голодной авенидой улица понаряднее. Яркие вывески на старинный лад привлекают богатых синьор, которые, вальяжно выплывая из дверей лавочки серебряника, пришпоривают замком толстые сумки к пухлым запястьям. За поведением женщин со смехом наблюдают торговцы. Они, полулежа на стульях, играют в карты. Играют и продают сомбреро, пончо, змеиные пояса, кухонную утварь и лечебные снадобья… Им удобно. Мужики не хотят торговать, они желают упиваться свободой и радоваться, что горбиться на стройке или на поле в этой жизни им не придется.

Доехав до улицы Плата, уставшая пассажирская гурьба выпихнула одно маленькое туловище вместе с вещами за механизм едва раскрывшихся створок. Те, кто хоть и недолго, но были мне соседями, не обернулись, не извинились. Пусть катятся. Она – девочка с коробками – падения не видела. Это хорошо. Странствующая машина умчалась, бросая несчастного с вывернутой дорожной сумкой. Одежда, игрушки, зубная щетка превратились в пыльный скоп. Встать не получалось. Пусть растениевод решит: молодой гость ранен или убит. Сколь я могу пролежать вот так, голодный и обессиленный? Сквозь прищур виднелась ковровая листва, которую отрастил шершавый саман громадины-дома. Коварное растение вот-вот нападет на труп мальчика. Я не возвел особняк, но мое лицо равным образом устилало зеленое полотно, только сотканное из волос.

В тот момент, когда за спиной пронесся мотоциклист, на затемненный порог вышел чернокожий, вдогонку которому летела тарелка. Она разбилась перед моим лицом. Бугай перешагнул меня и смылся через дорогу. Я был в ужасе. Следом в дверях показался человек в платье: шляпа-тулум, рубаха-гуаябера, юбка. Глиняный горшок с кактусом ухватил край юбки, чуть не лишив синьора одежды. Не испытывая смущения, человек легко спустил ступни, обутые в хуарачи, на одну ступень порога.

– Годзилла сонная, убирайся! – кричал хозяин дома, совершенно не обращая внимания на лежачего.

На осветленной деловой сорочке правого кармана поблескивал значок-лейка. Под рубахой, опоясывая бедра, завершил оборот узел простыни – мужчина спрятал его в кулак. Винсенто и прежде носил соломенную тулью, но эта была с узкими полями. За кругом сомбреро я смог разглядеть лицо: отторгающее, грубое. Человек совсем не похож на меня. Но антепасадос[5]! Скупой облик, смягченный тонами уличного пейзажа, кажется, за целую жизнь не имел ни единого удовольствия. Кожа чернорабочая, фигура соответствующая. Щеки опали, впрочем, как и тяжелые усы, нос от рта отделяет полоса сажи. И глаза – эти глаза обречены. Они не мерцают, даже когда к ним обращается солнце.

– Эй, папоротник неряшливый! Поднимай барахло, а то погоню! Первое правило фермы: не захламлять мой дом, мою землю, мой стол!

Сообразить и последовать велению было бы самым разумным, но можно ли осознать приказ, когда прежде от тебя не требовали послушания?

– В паре кварталов отсюда разлагается барахольщик Тодео. Ступай, раздели его участь или делай, что сказано.