Отца, ещё до моего рождения, как мне мама рассказывала, на улице знали под кличкой Протест – я это, почему-то, очень хорошо помнил. Не знаю, за какие такие заслуги он её получил, но, безусловно, за дело – в те времена вообще просто так ничего не делали. Так вот, в моём сне совершенно точно хоронили не Протеста, и даже – не протест, а совсем наоборот, но всё равно тот, в гробу, был моим отцом. Ну и как же так получалось, что это был одновременно он и не он? Скажу больше, я знал, что первый умер задолго до смерти второго, и даже задолго до моего рождения. Но первый был тоже моим отцом – может быть, в большей степени, чем тот, которого сожгли и подселили в чужую могилу. Хотя тот, первый, тоже какое-то время делил своё посмертное пристанище с другим, который вообще для всех был первым.

Тоска по отцу… По тому отцу, которого у меня никогда не было, да и быть не могло. Этот отец мог меня многому научить, да, многому – быть защитником, добытчиком, не раскисать, терпеть, отвечать за свои поступки и мысли, быть готовым к борьбе и потерям, словом, быть Мужчиной. Но мой отец ничего такого нужного дать мне не мог, именно поэтому, пока я рос, примеры для себя я черпал, в основном, из всяким сомнительных источников второго смутного времени – из американских видеофильмов, прививающих тягу к насилию и всякому изуверству; отчасти – из книг, – но это в лучшем случае. Надстройка, витрина личности подростка, а фундамент взрослого, осмысленного действия в меня заложил он, которого и хоронили-то триумфально, словно это он победил смерть, а не она его. Отец из моих снов и мой биологический отец, как мало у них общего – по сути, ничего. Если первый вызывал у меня чувство гордости и вселял страх несоответствия его ожиданиям, то второй не вызывал почти ничего – во всяком случае, так было ещё вчера, – но когда я осознал, что его образ не просто застрявшая по недоразумению соринка на сетчатке моей памяти, мне стало жаль – жаль того, что я так и не узнал того, чего был лишён не по чьей вине, а по стечению жизненных обстоятельств. Он наверняка мог мне дать что-то, что изменило бы его, а возможно, помогло бы избежать ранней смерти и забвения. Гордость, жалость – что важнее? Что нужнее? Для меня это равнозначные вещи, каждая из которых важна по-своему. Что странно, то странно, но так оно и есть, ничего с этим не поделать, да и делать ничего не нужно. Оба этих чувства делают тебя сильнее. Да, жалость тоже может растить в тебе силу. А вот зверства, первобытный эгоизм лишь разлагают душу.

Отец… Отец мёртв. И так для меня было всегда, даже когда он был жив. Но сон – как напоминание, что и мёртвые всегда с тобой, в твоём сердце, а если они с тобой, то уже они и не мертвы – те, кого помнят, умереть не могут. Нельзя отказываться от своего отца, иначе станешь вероотступником, предателем, предавшим самого себя, свою суть, свой народ. И это не просто слова. Если ты один, если тебе никто не нужен, то и ты никому не нужен, ты лишний, тебя не существует. А если ты вместе со своим народом, вместе с отцом – ты бессмертен, ты велик, ты личность. Ведь только для замороченных, обманутых, скудоумных народ – это отвлечённое, устаревшее понятие, мешающее устраивать голые пляски на могилах предков. Оскверняющий прошлое убивает себя. Народ – это ты сам, твоя семья, твой род, память, твоё солнце, твоя гордость и боль, народ – это твой отец – это не кости в земле, а та негасимая искра, что летит по нашему общему позвоночному столбу наследия тысячелетней истории этноса, то, что храниться в ядре каждой живой клетки, укутываясь в спирали ДНК – всеобъемлющее, необъяснимое, как бог.