– Что с тобой, Полюшка? – Сава заволновался, заметив перемены в настроении полюбовницы, и заглянул ей в глаза.

Она заплакала.

– Да что с тобой? – повторился он и стал убирать катившиеся по её щекам слезинки пальцем.

– Давно меня никто так не называл! – призналась она.

– Ты вот что! – Сава огляделся по сторонам. – Насчёт Груни больше не волнуйся. Осажу я её. Не споймёт, пусть на себя пенят.

Полина испугалась.

– Поклянись, что пальцем её не тронешь! – попросила она.

– Не трону! – заверил её Сава.

– Богом клянись! – потребовала она строго.

Сава виновато шмыгнул носом.

– Не верую я в него! – ошарашил он. – Нету бога!

Полину обдало жаром, а ноги подкосились.

«И вправду бесовщина! – подумала она. – Ведь говорил батюшка – нечистая меня пытает!»

Полина отстранилась от Савы.

– Что с тобой? – Он взял её за руку крепче.

– Почему так говоришь? – спросила она тихо. – Ведь пугаешь меня, страсть как!

Нет, не то чтобы Полина раньше такого не слышала или не общалась с людьми, именуемыми безбожниками и атеистами. Знавала она многих и в Петербурге. Да и батюшка её, Андрей Семёнович, нет, нет да и заикнётся об этом, хотя службы все справно посещал, посты соблюдал в солидарность с матушкой, и на приюты сиротские жертвовал.

– Как я говорю? – спросил между тем Сава.

– Про бога, – пояснила она.

– Точно это, нет никакого бога! – стоял он на своём. – Я давно разуверовал.

– Грех-то какой! – прошептала Полина, решив, во что бы то ни стало, помолиться за Саву и переубедить его в обратном.

Шла Полина домой и размышляла, отчего так легко и откровенно дался ей разговор с Савой? Ведь всего один раз вместе были, а стыда пред ним никакого нет, будто она давно с ним милуется. И брал он её за лицо, словно свою жену, приобнял. А ей хоть бы хны! А потом вдруг решила Полина, что всё это время она в мыслях и днём и ночью с Савой была. При каждом удобном случае, а ещё пуще, когда с Петром, ночью любовной утехе предавалась, она вместо мужа законного Саву видела и чувствовала… Вот и свыклась.

Николай Ильич ступил на дощатый перрон и огляделся. Однако, тут же вскрикнул от мощного толчка в спину и едва удержался на ногах. Он с трудом успел поймать свободной рукой слетевшую с головы шляпу.

Дородный дядька с рыжими бакенбардами окинул его надменным взглядом и процедил сквозь зубы:

– Извиняйте, случайно вышло. Но и сами рот не разевайте! – наставлял он. – Ступили из вагона, будьте добры отойдите в сторонку и дайте возможность выйти следующему. Приучайте себя к поездам и тому, как вести себя при них.

– Я может, поболе вашего езжу! – отвечал Николай Ильич с обидой. – Вы бы сами осторожничали!

Он отошёл чуть в сторону и поставил саквояж рядом, провожая взглядом обидчика, который продолжал ворчать.

– Никаких приличий не признают! – донеслось до слуха Николая Ильича. – Дикари!

«Знал бы ты, с кем говоришь! – огрызнулся мысленно Николай Ильич, по своему обыкновению. – Кабан рыжий! – обозвал он про себя пассажира, создавшего ему неудобства. – Сам точно ехал впервые и всю дорогу трясся, опасаясь за свою жизнь. Уж я-то знаю!»

Вообще, Николай Ильич страсть как не любил ездить в поездах, а в моменты, когда ступал на перрон после путешествия, испытывал облегчение и радость. Ещё бы, газеты то и дело сообщали о самых разных крушениях. То пути подмоет, то что-то лопнет или отвалится у вагона, или того хуже, у паровоза поломка тормозов случится. Да что там! Даже лоб в лоб поезда бьются. Он и сейчас всю дорогу боялся, а перед поездкой долго и с усердием молился. Ночью особенно страшно. Вагон качает ужас как! Трещит и скрипит он сильнее, чем днём…