Подивился тогда Дубина возможностям человеческим и ушёл. А Саве приврал, что прогнали они его, опосля разговору. Не было и в мыслях у Дубины с ними говорить… Себе дороже.

В этот день у жилища разбойного люда, на палке, закреплённой промеж деревьев, висели портки и рубаха. Дубина прокрался, как и в первый раз, к самому жилищу и присел.

– …сладаем али нет? – донеслось до слуха.

Голос принадлежал кривоглазому мужику. Его Дубина сразу признал. В прошлый раз, когда здесь был, тот выходил по нужде. Он его и разглядел во всех подробностях. Невысокий, худой как смерть и заросший до самых глаз разбойник походил на чёрта. Хоть и далеко было, но Дубина невольно сумел увидеть, что один глаз у него смотрит сильно в сторону. Ещё он тогда заприметил, что из-за такой особенности, мужик голову слегка боком держит к тому месту, на которое смотрит.

– Ты, Прошка, сзади зайдёшь, – наставлял другой голос. – Я его разговором завлеку, а ты верёвкой души…

Дубина сам душегубом был, а как такое услышал, так вдруг затрясся. Замышлял разбойный люд что-то плохое. Он осенил себя крестом и огляделся, выбирая на всякий случай, путь к отступлению. По всему выходило, что бежать сподручнее будет к ручью. Потом ему вдруг разом показалось, будто это они и вовсе об нём рассуждают. Заприметили его землянку и решили загубить. А что? Им на радость. Убивать-то любо, поди. Оттого и живут здесь.

Дубина на силу сдержался, чтобы не броситься прочь.

– Надо снести шкуры, – раздался вдруг голос Прохора. – А то мыши погрызут. С зимы караулим…

– Жалко будет, если так, – соглашался с ним второй дружок. – Стольких людей из-за них порешили! Тьфу!

«Так вы, душегубы, никак обоз Карымский и взяли! – осенило Дубину, который слышал, как перед Новым годом лихие люди ограбили скупщиков. – Даже собак у них убили. Те на привал стали и лошадей распрягли… Далеко, однако зашли. Это же за Читой будет!» – восхищался он размаху деятельности небольшой банды.

Дубина разом присмирел и страх прошёл. Он стал слушать, что бандиты замышляют. Однако говорить они стали тише, видно курить перестали. С дымом-то они громче были. До слуха лишь обрывки фраз долетать стали. Тут, как назло, ещё и ветерок поднялся. Внизу ничего, а в верхушках сосен зашумел. Дубина уже и ухо к стене приложил, а никак толком не разберёт, о чём гуторят. Стал он осторожно мох меж брёвен вынимать. Сруб был сложен из тонких стволов деревьев, не подогнанных друг дружке основательно. Они ещё и рассохлись.

– Кто сейчас пушнину возьмёт? – проворчал недовольно всё тот же голос, уже громче.

В нос из щели ударил терпкий запах давно не мытых тел, нечистот, гнилого лука, кострища и махорки.

– Фу! – Дубина, привычный ко всему, даже отпрянул и скривился.

– На соль и крупу у лавочника обменять можно, – сказал, межу тем Прохор. – Ты бы Иван, сам сходил.

«Значит, Иваном тебя кличут!» – обрадовался Дубина, и осторожно потянул следующий кусок мха, заткнутый в щель. Неожиданно из-под него свесилось что-то прямо на запястье. Дубина даже отшатнулся, но тут же успокоился. Был это кусочек тряпицы.

«Видно всё у них тут для утепления шло», – рассуждал он про себя, осторожно беря этот лоскут за кончик. – Хотя, на тряпки одёжу пускать, уж больно расточительно, – возразил Дубина себе. – Небось, награбленное девать некуда было, вот и рвали».

Однако, как потянул его, так и обомлел. В тряпке вдруг блеснуло желтизной что-то увесистое. Дубина замер, но, в следующий момент, уже разворачивал на руке небольшой свёрточек.

– Ишь, ты! – вырвалось у него.

Дубина глазам своим не поверил. Первая пришедшая в голову мысль была до того сладкой, что он даже зарычал.