Размеренные звуки кос и шума срезаемой травы, нарушил недовольный голос Савы.

– Куда ты прёшь?! – прорычал он.

Пётр Ильич оглянулся назад. Лишь на мгновенье, но этого было достаточно, чтобы понять, недоволен Сава тем, как дружок его забирает правее… Ещё ему показалось, будто мужики странно напряжены и оба чем-то раздражены.

Петру Ильичу до сих пор не верилось, что Дубина и Сава имеют одинаковый возраст. Тридцати лет от роду, а выглядели разно. Сава, с залихватски торчащим из-под неизменной солдатской фуражки, соломенного цвета чубом, был строен, гладок лицом и румян. Насмешливый взгляд болотного цвета глаз, завсегда смущал местных девок. Дубина, его погодок, напротив, старик – стариком. Вообще, пили они все одинаково, потому как жили по соседству и считались друзьями «не разлей вода», но старели по-разному. Виной тому не одинаковые сроки каторги и условия содержания на них. Сава, к примеру, шесть лет провёл в Нерчинске. Режим там не больно строг. Каторжан, за которыми по этапу приехали жёны, каждый день отпускали в ближайшую деревню, где они поселились. Таких было много. Согласно закона Государя Императора, каждой семье выделялись за счёт казны деньги, для проезда в вагонах третьим классом или подвода, которая с нехитрыми пожитками и с семьёй следовала за мужем. Петру Ильичу была понятна такая забота. Дикий и не освоенный край нужно было заселять русскими. Вообще, на нерчинской каторге было во всём полегче. Отбывающие разные сроки каторжане, не только могли провести время со своими домочадцами, они ходили по грибы, собирали ягоду. В других местах построже, а были и такие, где и вовсе невыносимо даже сутки находиться.

Дойдя до опушки, Пётр Ильич встал перед кустарником. Смахнул со лба пот, взял пучок свежескошенной травы, протер косу. Солнце на короткий срок закрыло кучерявое облачко и стало немного прохладнее. Он оглядел луг, окруженный молодыми березками и соснами. В воздухе порхали бабочки, где-то стучал дятел. Благодать! Неожиданно Пётр Ильич заметил в движениях своих помощников ту неестественную неловкость, какая бывает у людей, которые со своим телом не могут сладить, но из последних сил пытаются это скрыть, оттого вдвойне себя выдают.

– Напились, мать их! – произнес он вслух, и увидел, как Дубина, словно услышав его слова, вдруг развернулся по инерции вслед за косой и практически оказался спиной к Саве. Чтобы удержать равновесие и не упасть, он присел на корточки, а левую руку упёр в землю. Однако, не удержался и повалился назад. В тот же момент, коса Савы, с шумом положила ровным рядком траву, продолжила свой полет и полоснула Дубину. Тот взвизгнул по-бабьи и подскочил, однако тут же схватился за окровавленный бок, упал и скорчился.

– У-уу! – разнеслось над лугом.

«Господи, упаси раба своего! – взмолился мысленно Пётр Ильич. – Дети у него мал-мала меньше! Кто же их кормить будет, если что?»

Пока он был на озере, мужики напились. Теперь, когда они прошли под солнцем, да ещё размахивая косами, их, что говорится, развезло.

Пётр Ильич бегом бросился к горемычному.

– Я не специально! – причитал Сава, переводя взгляд с Петра Ильича на Дубину, и обратно. – Гришка сам… Ты же видел, Фома! – взывал он к дружку.

Лицо его и чуб были перепачканы кровью, а руки тряслись. Слова давались с трудом. Проговаривая их, Сава кривил губами, словно они перестали его слушаться.

– Отвали! – Фома отмахнулся от него как от прокажённого.

– Да как же это?! – Сава закатил глаза к небу, зло вы матерился и задался вслух вопросом: – Неужто снова под судом окажусь?!

Тем временем, бледный как мел Дубинин Гришка прижимал руками на боку рану. Было слышно, что он скрежетал от боли зубами.