Наконец, повозка выехала на улицу, мощёную торцом, и Николай Ильич облегчённо вздохнул.

– Теперь нутро от вибрации хоть отдохнёт! – пошутил он, слегка, по привычке, наклоняясь к супруге, хотя грохот и стук почти стих, а коляска пошла мягко и ровно. – Ты довольна путешествием?

Появилось вдруг желание поболтать. Хотелось отвлечься от тревожных мыслей.

Но Ольга говорить не хотела. Погружённая в свои мысли, она смотрела куда-то вбок и словно не слышала. За размышлениями подъехали к дому. Николай Ильич спрыгнул на землю, и помог спуститься жене.

Извозчик терпеливо дождался, пока прислуга Николая Ильича в лице уже немолодого, рыжеволосого Ивана, снимет с задников багаж, и громко цокнул языком. Лошадь описала круг, разворачивая повозку, и затрусила обратно.

– Парасковья померла, – ошарашил Иван.

В нос ударил запах перегара.

– Тьфу, ты! – Николай Ильич скривился и отмахнулся от прислуги. – Сколько раз тебе говорить, не жри корчму7 с утра!

– Так мы же… – Иван растерянно-испуганно заморгал глазами, переводя взгляд на хозяйку и обратно. – Помянули с Никодимычем.

Он ожидал, что его известие произведёт больший эффект, но Саранины восприняли новость спокойно. Лишь Ольга Иннокентьевна, картинно закатила глазки к небу, осенила себя крестом и тут же заспешила во двор, на ходу справившись, когда всё случилось, и как давно схоронили. Узнав, что уже отметили девять дней, она принялась осматривать дом.

Николай Ильич дождался, когда Иван пройдёт в гостиную, окинул его высокомерным взглядом и указал в сторону лестницы на второй этаж.

– Голубчик, – проговорил он как можно ласково и попросил: – Снеси пока всё наверх. И вели принести воды. Устали страсть как!

– Будет сделано! – заверил Иван и попытался откланяться, но коробки с чемоданами уже и так держали его в напряжении, поэтому он лишь кивнул, и устремился выполнять поручение.

«Как можно даже представить, чтобы вот такие неловкие, грязные и необразованные мужики могут в одночасье с нами уровняться? – задался вдруг Николай Ильич вопросом и вспомнил вокзального носильщика. – Да не бывать этому! – возразил он автору слов о всеобщем равенстве и братстве, что услышал на одном из собраний русских социал-демократов в Цюрихе. – Шалость всё это от тоски и безделья! А, может, просто для того, чтобы царя вразумить? Прознает он о том, сколько людей его низвергнуть хотят, да одумается и поменяет в стране порядки…»

Стоя на берегу, Пётр Ильич стал выбирать на себя бечёвку, волоча по дну озера корчагу. Ещё в прошлом году он сплёл её из веток молодого ивняка. Снасть напоминала высокую корзину с широкой горловиной, уходившей внутрь. В нижней части ещё одно отверстие. Пётр Ильич отвязал пробку и вытряхнул на траву с десяток, размером с небольшую ладошку, карасей. Озёрные, словно литые из бронзы, они стали упруго подпрыгивать и блестеть на солнце желтизной.

– Вот и на уху будет! – проговорил Пётр Ильич, довольный уловом и посмотрел в сторону луга.

Трое из четырёх мужичков, нанятых им для оказания помощи в заготовке сена, как и следовало ожидать, после ухода хозяина прекратили косить траву. Они собрались в теньке, на краю леса, дымили самосадом и что-то оживлённо обсуждали. Вся компания, как и Пётр Ильич, из бывших каторжан, оставленных в этих краях на поселение. От местных они разительно отличались, а те их сторонились. Ещё бы, живут одним днем и работать не любят. Зато мечтать горазды, завидовать и горькую пить. В этом они преуспели. Все как один. Только дай. Одна забава – надраться, а потом сотворить в беспамятстве что-то. Лености этих людей Пётр Ильич не переставал удивляться. Взял он их в помощники не из-за нужды или лишних денег. Просто пожалел детей, которых у каждого было по пять, шесть душ, причём мал мала меньше. Если бы не помирал каждый второй в первый год своего существования, а то и вовсе, при родах, то совсем тяжко мужикам и их бабам пришлось бы… Своего хозяйства они почти не вели. Было у них по коровёнке, шатающихся от ветра, да бегали по двору несколько кур, яйца которых не успевали доходить до стола. Часть голодные ребятишки быстро отыскивали и выпивали сырыми, часть бабы относили на станцию, где меняли на масло, соль, бражку или корчму. Делать самим было не с руки, нужен сахар. Остальное с огорода. Лук, морковь, укроп на небрежно устроенных, заросших сорняком, грядках. С прошлого года картошка если не съедена, то пропита. Молодая подошла. Мелкая ещё, однако ею сейчас и живут. На рассаду, опять же, Пётр Ильич им несколько мешков занимал. Но и эту они не всю посадили. Дубина, например, осилил в первый день лишь треть огорода и больше на нём не появлялся. Спасала рыба. У кого ребятня постарше, с утра пораньше отправлялись удить. Девчонки с малышами, собирали шампиньоны, которых на лугах вдоль реки высыпало каждое утро великое множество. Ближе к осени пойдут в тайге маслята, грузди и рыжики. По зиме можно будет ловить на петлю зайца. Так и перебивались их семейства. Хлеб был лакомством, а сахара они и вовсе не видели.