Вот и сейчас, Николай Ильич не мог сам себе объяснить, почему, удаляясь от полицейского, он, ещё мысленно отвечая ему, вдруг солгал, что деньги на революцию доставляет? И хотя это был всего лишь внутренний голос, всё же вынырнувшая из глубины сознания ложь его слегка озадачила.

«Может, это болезнь какая-то душевная? – заволновался он вдруг. – Ведь глупость несусветную подумал!»

На самом деле, Николай Ильич денег никогда не возил. Лишь однажды, зимой, довелось доставлять небольшую сумму наличными, которую нужно было утаить от таможни. На шведской станции в Торнио-Йоки ему пришлось сойти с поезда и пересекать границу на санях до Оулу. До сих пор от одних только воспоминаний о том путешествия по заснеженной тундре мороз по коже. Тогда его впечатлила та организация перевозок, которой добились товарищи. Но тайными маршрутами ему больше не довелось пользоваться. В основном же он перевозит послания, которые нельзя доверить телеграфу и обыкновенной почте или вовсе, разную, печатную продукцию в тайниках багажа. Каждый раз в таких поездках на шведской станции в Торнио-Йоки, а если едут из России то в Хапарнде, им с супругой приходится покидать поезд, чтобы переплыть реку на пароме, а если путешествие зимой, то переехать на санях. Этот участок границы выматывал обоих путешественников на нет. Физические страданья усиливались страхом разоблачения. Опасность представляли не только таможенники и пограничные стражники, но и агенты царской охранки, рыскающие с поездами. Николай Ильич об их присутствии додумался сам. Ведь идёт война, и наверняка контрразведка пытается пронюхать, кто и с чем едет этим путём в Европу или обратно. Тем более теперь это единственный и самый безопасный маршрут из воюющей России. Вот и сейчас, в корсете Ольги Иннокентьевны искусно упрятана статья Ульянова для газеты «Искра», а в шляпке его личная записка адвокату Козлевичу. Завтра, отдохнув от изнурительного путешествия и приведя себя в порядок, они с женой посетят внешне неприметный многоквартирный пятиэтажный дом в Басковом переулке на углу Сергиевской. Именно в этом доме, расположенном недалеко от Преображенской церкви и казарм лейб-гвардии полка Его Величества, закончится путешествие Сараниных. Войдя в одни двери, и, выйдя, через некоторое время, в другие, они направятся готовиться к следующей поездке.

Для Николая Ильича казалось символичным, что конечный пункт его рискового предприятия находится неподалёку от того места, где когда-то проходил службу в чине поручика его братец. Осуждённый военным судом к двум годам каторги и вечному поселению в далёком Забайкалье Пётр, которому Николай Ильич с детства уступал во всех качествах, не всегда был для него идеалом. Старший брат был ловчее, умнее и усидчивее, отчего ему легче давалась учёба, а оттого он получал больше похвал от родителей и был их любимцем. Николай Ильич сильно страдал от этого с самого детства и пытался конкурировать. Однако решение Петра уволиться из гвардии, чтобы пойти в обычные полки генерала Куропаткина и тем самым иметь возможность воевать с японцами, навсегда похоронил у Николая Ильича мечту когда-то и в чём то превзойти братца. Что уж говорить о том несчастии, случившимся после возвращения Петра Ильича из Порт Артура? Тогда, за словесное оскорбление братец просто прибил своего начальника. Можно сказать его выходка стала эталоном поведения в глазах младшего брата, когда цена жизни человека уступила для него в цене достоинства и чести. Убийство ротного командира, который позволил себе оскорблять офицера – геройство, считал Николай Ильич, и при любом удобном случае хвастал этим среди дружков. Причём иногда ему самому казалось, что он больше чем положено, заостряет внимание на этом вопросе, даже когда окружающим совсем не интересно, либо и вовсе ни к чему. Николай Ильич понимал, что в собственных глазах ищет оправдание своим деяниям, об истинном вреде которых, пока с трудом представлял, отчего в поездках испытывал страх. Но когда всё заканчивалось, неприятные мысли оставляли его. Казалось это обычной забавой для так и не повзрослевших людей, обзывавших себя партийцами. Они с напускной серьезностью требовали и от Николая Ильича, учиться. Он, стараясь не выдать своих чувств, отвечал в том же тоне, что работает над собой.