«Вот же баба дура! – отругал её про себя Николай Ильич. – Зачем пререкаться? Ведь известная истина, немецкие названия ещё в начале войны из-за недовольства населения поменяли на русские! Два года с тех пор прошло, а всё срывается с языка в самый не подходящий момент и как будто назло! Вот сейчас как заподозрит сатрап неладное, да для досмотру заберёт! Будешь тогда знать, как и где умом своим куриным блистать!»

Вслух, однако, он и мысли не допускал такого сказать, а тем более обозвать свою жену курицей. Да что там, даже внешне никак не выдал своего негодования.

– В Россию переправляются товары, особенно необходимые именно сейчас, в разгар военной компании, – продолжил с пафосом Николай Ильич, специально акцентируя внимание фельдфебеля на войне. – Страна как никогда нуждается в медицинском оборудовании, медикаментах и текстиле. Разъезжая, я заключаю договора, передаю предложения, участвую в оформлении документов и представляю образцы товаров.

– Благое дело! – похвалил фельдфебель, возвращая документы и беря под козырёк. – Не смею больше вас задерживать!

Николай Ильич окончательно осмелел. Как это бывает после большого испуга самим же преувеличенной опасности, его потянуло на разговор.

– А в чём, собственно, дело? – спросил он, убирая бумаги и паспорт во внутренний карман. – Неужели не видно, что порядочные граждане едут, а никакие там не шпионы?

– Сейчас чем порядочней внешне, тем поганей внутри, – произнёс зло фельдфебель. – Революционеры расплодились по России как вши на нищем…

«Знал бы ты, голубчик, какую рыбу упустил! – злорадствовал про себя Николай Ильич, пробираясь вслед за носильщиком через толпу. – Как раз на революцию деньги и переправляю. Я, может, и вовсе главная в этом персона. Ай, да молодец, Николай Ильич! – стал он мысленно нахваливать себя и восторгаться своею выдержкой. – И товарищи молодцы! Как ловко охранку одурачили! Продают товар, а деньги пускают на партийные нужды. Выходит, сам государь и платит за своё свержение!»

Всё это вихрем пронеслось в голове Николая Ильича и тут же сменилось другой, более приятной картинкой. Он снова стал мечтать. В своих мыслях в такие моменты Николай Ильич становился человеком будущего, тем, кем он непременно станет через пару лет такой работы. Николай Ильич грезил, что когда-то сойдёт с поезда под аплодисменты сотен людей и марш оркестра, как освободитель России от царского гнёта. Он с трудом понимал, что это такое, равно как и свою нынешнюю роль и место во всём движении, но это не давало ему никаких ограничений кем угодно видеть себя на фоне новых веяний. Ещё более бестолковыми казались Николаю Ильичу собственные объяснения того, что ему кто-то должен аплодировать и уж тем более играть оркестр. Просто хотелось, и он в мечтах себе в этом хотении не отказывал.

«Странно, а вот как добьёмся мы свободы, то значит, я этот багаж сам носить буду?» – подумал вдруг Николай Ильич, глядя на щуплую, промокшую потом меж острых лопаток спину носильщика. Вопрос возник в голове и тут же исчез, не дождавшись ответа как, впрочем, и сотни других, таких же, то и дело всплывающих из глубины сознания. К слову сказать, такое положение дел стало Николая Ильича настораживать. Он всё чаще задумывался над тем, почему его перестаёт беспокоить отсутствие понимания многих вещей, которые его окружают и которые, в том числе, касаются и его существования, а в иных случаях, может быть, и самой жизни? А между тем, он продолжает пребывать в круговоротах неподдающихся его осмыслению событий и процессов, иногда начинающих казаться катастрофическими, завися от них, и даже становясь их участником или частью.