Михаил так и стоял у выхода из архива, не решаясь шагнуть за порог. Коридор перед ним тянулся длинной белой лентой, пустой и безжизненной, как шрам на теле земли. Свет здесь был резким, почти болезненным, выжигающим тени, но не тепло – он казался искусственным, словно создан не для того, чтобы освещать, а чтобы обнажать. Михаил сжал телефон в руке, всё ещё глядя на пустую галерею, где должен был быть снимок чертежа. Исчезновение файла было не просто сбоем – это был знак, предупреждение, вырезанное невидимым ножом. «Газ» видел всё. Даже его мысли, казалось, были под их взглядом.

Он сунул телефон в карман и прислонился к стене, чувствуя, как холод бетона проникает в спину. Письмо лежало в другом кармане, прижатое к телу, как тайный пульс. Михаил закрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти прочитанные строки. «Газ – их оружие, память – твоя сила». Слова звучали в голове, но теперь к ним примешивался вопрос: а что, если сила эта – иллюзия? Что, если память, которую он так жаждет вернуть, уже не принадлежит ему? Он вспомнил, как Дима однажды, сидя на подоконнике их комнаты, бросил с лёгкой насмешкой:

– Знаешь, Миш, мы как книги, которые кто-то переписывает. Только без нашего ведома.

– Тогда я вырву страницы, – ответил Михаил, глядя в окно, где серое небо сливалось с серыми стенами кампуса.

– А если их уже вырвали? – Дима прищурился, и в его голосе мелькнула тень чего-то серьёзного.

Михаил открыл глаза. Если Дима прав, если их действительно переписывают, то письмо – это не просто послание. Это доказательство, что кто-то сопротивлялся. «К.В.» – человек, чья рука не дрогнула, оставляя эти слова, чья воля пробилась сквозь газовую завесу. Но кто он? Или она? И почему именно теперь, в 2125 году, это письмо нашёл он, Михаил Беспамятный, чьё имя само по себе звучало как насмешка судьбы?

Он провёл рукой по лицу, стирая капли пота, выступившие на лбу, несмотря на холод. Мысли путались, но одна пробивалась яснее других: он не может оставить это здесь. Чертёж устройства – «фиксирует мысли, защищает их» – был не просто схемой. Это был ключ, возможно, к тому, что «Газ» отнял у него. У всех них.

Жужжание раздалось снова – ближе, настойчивее. Михаил резко повернулся, вглядываясь в глубину архива. Тени там шевелились, но теперь он заметил слабый отблеск – металлический, быстрый, как вспышка. Дрон. Маленький, не больше ладони, но достаточно умный, чтобы следить, записывать, сообщать. Его сердце заколотилось, но он заставил себя остаться на месте. Бежать – значит выдать себя. Он медленно отступил к стене, прячась за стеллажом, и затаил дыхание. Дрон пролетел мимо, жужжа, как оса, и исчез за углом. Но Михаил знал: он вернётся. Или приведёт других.

– Ты бы сказал, что это конец, – прошептал он, и Дима в его воображении хмыкнул, скрестив руки.

– Не конец, а начало, – ответил тот. – Только смотри, чтобы оно тебя не прикончило.

– Слишком поздно, – пробормотал Михаил, и в голосе его мелькнула горькая усмешка.

Он сжал письмо в кармане, чувствуя, как бумага мнётся под пальцами. Если «Газ» следит, если они знают, то он должен быть быстрее. Умнее. Он не сдастся, даже если придётся идти против всего мира, который забыл, что значит помнить.

Михаил стоял, не переступая черту, отделявшую тьму стеллажей от стерильного света коридора. Его дыхание было неровным, но он заставил себя выровнять его, словно это могло унять бурю, поднимавшуюся в груди. Он не знал, кто такой «К.В.», но чувствовал: этот человек – или его тень – протянул руку через века, чтобы схватить его за плечо и сказать: «Проснись». И Михаил просыпался, медленно, болезненно, как после долгого сна без сновидений.