Михаил выбрался из глубин архива, словно из-под земли, где время застыло в ожидании тех, кто осмелится его разбудить. Он остановился у выхода – узкой щели между стеллажами, за которой начинался коридор, ведущий к верхним этажам академии. Здесь свет был ярче, но холоднее, отражаясь от белых стен, казавшихся вымытыми до стерильной пустоты. Он прижался к стеллажу, чувствуя, как холод металла проникает сквозь куртку, и достал письмо из кармана. Пальцы дрожали – не от страха, а от предвкушения, острого, как лезвие, что вот-вот разрежет завесу его неведения.

Бумага шуршала в руках, хрупкая, как крыло мотылька, уцелевшего в бурю. Михаил развернул её, и строки, выведенные чёрными чернилами, проступили перед глазами, словно следы на песке, которые волны ещё не успели смыть. «Газ – их оружие, память – твоя сила», – прочёл он снова, и слова эти теперь звучали громче, отзываясь в нём, как колокол в пустом храме. Ниже следовал чертёж – хаотичный на первый взгляд, но при ближайшем рассмотрении стройный, как паутина: линии пересекались, образуя схему устройства, названия которому не было. Только приписка мелким почерком: «Фиксирует мысли. Защищает их».

Он вгляделся в чертёж, пытаясь понять его суть. Это было не просто изобретение – это был вызов, оружие, брошенное в лицо невидимому врагу. Михаил почувствовал, как внутри него что-то шевельнулось – неясное, но горячее, как искра, упавшая на сухую траву. Кто-то, сто лет назад, оставил это для него – или для любого, кто найдёт. Но почему он? Почему именно сейчас?

– Ты бы сказал, что это бред, – прошептал он, обращаясь к Диме, чей образ возник перед ним: худощавый, с растрёпанными волосами, он стоял, скрестив руки, и ухмылялся своей вечной насмешкой.

– Ещё какой, Миш, – отозвался воображаемый Дима. – Старая бумажка и ржавый хлам. Ты серьёзно думаешь, что это спасёт мир?

– Не мир, – тихо ответил Михаил. – Меня.

Он замолчал, глядя на письмо. Память – твоя сила. Эти слова цеплялись за него, как шипы, оставляя следы. «Газ», – подумал он. Невидимый, вездесущий, он стирал их по кусочкам, и никто не замечал. Или не хотел замечать. Но теперь у него было доказательство – не просто подозрение, а слова, написанные рукой, которая не сдалась. «К.В.» – кто ты? Учёный? Бунтарь? Призрак, оставивший крик в этой бумаге?

Коридор за стеллажами был пуст, но тишина казалась натянутой, как струна, готовая лопнуть. Михаил сунул письмо обратно в карман и вытащил телефон – старый, с потрескавшимся экраном, но всё ещё рабочий. Он сфотографировал чертёж, чтобы изучить его позже, в безопасности своей комнаты. Экран мигнул, изображение сохранилось, и он выдохнул с облегчением. Но тут же замер: файл исчез. Просто пропал, будто его никогда не было.

– Что за… – прошептал он, пролистывая галерею. Пусто. Только старые снимки – он и Дима на крыше, закат над кампусом, – но ничего нового.

Его охватил холод, не связанный с воздухом архива. Это не сбой. Это было вмешательство. «Газ» – они могли стереть не только память в голове, но и следы в машинах. Он сжал телефон так, что костяшки побелели. Если они видят даже это, то как далеко их власть? И как близко они сейчас?

– Ты бы сказал, что я параноик, – пробормотал он, и Дима в его воображении закатил глаза.

– А ты не параноик? – хмыкнул тот. – Телефон глючит, а ты уже видишь шпионов за каждым углом.

– Может, они и есть, – ответил Михаил, и голос его стал твёрже. – Может, они всегда были.

Он шагнул к выходу, но остановился, услышав слабый звук – жужжание, едва различимое, как дыхание насекомого. Оно доносилось из глубины архива, где он оставил коробку. Михаил обернулся, вглядываясь в тени. Ничего. Только гул серверов и его собственное сердце, бьющееся в рёбрах. Но он знал: это не тишина. Это ожидание. Кто-то – или что-то – следило, и письмо в его кармане было теперь не просто находкой, а грузом, который он нёс на свой страх и риск.