Он остановился у поворота, где коридор разветвлялся: направо – к лестнице, ведущей в кампус, налево – к старому и давно не работавшему лифту, который всё ещё гудел, как живое существо. Михаил посмотрел на свои руки – они дрожали, едва заметно, но достаточно, чтобы он это почувствовал. Письмо было настоящим, чертёж – ясным в его памяти, но что, если это ловушка? Что, если «К.В.» не спаситель, а призрак, заманивающий его в пропасть? Он вспомнил рассказы о тех, кто копался в прошлом: их находили пустыми, с улыбками, не принадлежащими им. Может, это и есть его судьба?

Сомнение росло, как трещина в стекле, расползаясь по его мыслям. Он верил в письмо – хотел верить, – но вера была хрупкой, как бумага в его руках. А если «Газ» сам оставил его там? Чтобы выманить таких, как он – любопытных, упрямых, тех, кто ещё помнит, как задавать вопросы? Михаил провёл рукой по волосам, чувствуя, как пот холодит лоб. Он был один в этом коридоре, но не одинок – за ним следили. Не дроны, не маски, а что-то большее, невидимое, вплетённое в сам воздух.

– Если это ловушка, то я уже в ней, – прошептал он, и Дима в его воображении пожал плечами.

– Тогда беги, пока можешь, – бросил тот. – Или докажи, что ты не зря её взял.

– Бежать некуда, – ответил Михаил, и слова эти упали тяжело, как камни в пустую бездну.

Он шагнул к лестнице, но замер, услышав звук – тихий, но отчётливый, как шорох ткани. Михаил обернулся, вглядываясь в коридор. В дальнем конце, там, где свет сливался с тенью архива, мелькнула фигура – высокая, в чёрном, с маской, закрывающей лицо. Она не двигалась, просто стояла, но её присутствие было осязаемым, как холодный ветер. Михаил сжал кулаки, чувствуя, как сердце бьётся в горле. Это не дрон. Это был человек. Или то, что от него осталось.

Он не побежал – бежать было поздно. Вместо этого он медленно отступил к лестнице, не сводя глаз с фигуры. Она не двинулась, но Михаил знал: она видела. И запомнила. Сомнение всё ещё жгло его, но теперь к нему примешивалось другое – страх, острый и чистый, как лезвие. Что, если он ошибся? Что, если память, за которую он цепляется, – это иллюзия, а правда давно стёрта?

Михаил повернулся и пошёл к лестнице, каждый шаг отдавался в нём, как удар колокола. Фигура осталась позади, неподвижная, но её взгляд – или то, что от него осталось – провожал его. Он поднимался по ступеням, чувствуя, как письмо в кармане становится тяжелее с каждым движением. Сомнение не ушло, но теперь оно было спутником, а не врагом. Он будет сомневаться, бояться, но идти вперёд.

Коридор остался позади, но эхо его шагов всё ещё звучало – не только его, но и тех, кто следовал за ним. И где-то в глубине архива тень шевельнулась, отмечая его уход.

Михаил вышел из коридора в главный зал кампуса, и шум его оглушил – не резкий, а монотонный, как гудение улья, где каждая пчела забыла свою роль. Студенты двигались потоками, их голоса сливались в низкий гул, лишённый смысла. Он стоял у лестницы, сжимая перила, пока пальцы не побелели, и смотрел на эту толпу – знакомую, но чужую. Свет лился через высокие окна, отражаясь от стальных стен, но не согревал. Это был мир 2125 года: чистый, упорядоченный, выглаженный до бесчеловечной гладкости. И теперь, с письмом в кармане, Михаил видел в нём трещины.

Он спустился вниз, стараясь слиться с толпой, но каждый шаг казался ему громче, чем должен быть. Письмо лежало у сердца, как тайный груз, и он чувствовал его вес – не физический, а давящий на разум. Вчера он был просто студентом, копающимся в архивах ради скучного проекта. Сегодня он был кем-то другим – кем-то, кто знал больше, чем позволено. И это знание было острым, как нож, способный как спасти, так и ранить.