Вот тут мы как раз и настигли тех чаерезов, которые столь удачно избегали покуда моего повествования. Люди эти сделали своим потомственным промыслом похищение тюков с чаем, кои они, вооружившись устрашающего вида ножами, срезают с саней прямо на ходу, да так ловко, что иной возчик замечает пропажу только на следующей остановке. А то, укрывшись рогожею и присыпав ее снегом, подолгу лежат, не шелохнувшись, подле обочины и выскакивают в снежном вихре, будто демоны языческого пантеона. Бывает, что под горячую руку попадают им и сами возчики, и их охранники, которые стараются уберечь доверенное им добро. Тут уж битвы не избежать. Было время, когда душегубство достигло таких степеней, что вдоль дороги ставили холодные дома, в которых сохраняли тела павших в чайных битвах – для опознания. Тех же, кого никто не хватился, погребали по обязанности окрестные крестьяне. Люто ненавидят купцы реченных чаерезов, и когда случается поймать такого, расправляются с ним по своему разумению, не дожидаясь властей. Конец разбойника бывает страшен – ямщики привязывают его раздетого к дереву и поливают водой, покуда несчастный не обратится в ледяную статую.

Однако же, несмотря на опасности, заниматься подобным промыслом здесь весьма выгодно, ведь и в Москве чай недешев, здесь же его и вовсе обменивают китайцам на мягкую рухлядь – так в Сибири называют пушнину – ибо ассигнаций наших в Китае не признают.

Начавши свой чайный путь в Кяхте, такой цыбик с чаем убежал всех опасностей дальнего пути и в восемьдесят с лишком дней приехал в Москву. Рассыпался по «Колониальным товарам» и оттуда уже стараниями услужливых Ариш да Платош разбежался по домам и трактирам, наполнил стаканы страждущих. (Надобно заметить, что московский обыватель чай пьет единственно стаканами, презирая мелкие чашки, из которых, по меткому московскому присловью, «только воробья причащать»). На дне заварочных чайников и должны бы завершиться долгие авантюры листа. Однако некоторые из скаредности склонны заваривать чай по второму разу. Такое посрамление всего чайного рода называют фельдфебельским, ибо он становится столь жидок, что сквозь него, как говорят, Москву видать. Впрочем, всякий чай, что добрый, что дурной, жизнь свою оканчивает одинаково, будучи выплеснут на заднем дворе.

Здесь эти хладные и утратившие вкус вкупе с ароматом листья подбирают штукари и пролазы, которые сносят свою добычу к Рогожской заставе, где процветает своебытное плутовское государство. Добычу разбрасывают по железным крышам просохнуть на солнце, после же подсыпают в нее кипрея, добавляют купорос или железных опилок «для цвету» и продают лавочникам победнее или трактирам поплоше. Так и выходит, что, купивши рогожского чаю, семья принуждена напорошить его на стол и до ночи перебирать, отделяя чаинки от всяческого сору, который надлежит складывать кучками подле себя – кто больше наберет, тот и победил.

Впрочем, справедливости ради следует сказать, что прохвосты горазды не один чай поганить. И конфеты красят мышьяком, и в сливки мел подсыпают ради пущей густоты. А иные домодельные Кановы8 навострились ловко лепить из глины кофейные зерна, каковые и сбывают простакам по дешевой цене. Благодарение Богу, что обитаю не в кофейном Петербурге и оттого не искушаюсь напиться глиняного отвару.

На сем попрощаюсь с Вами, милая Лизанька, пребывая в надежде счастливо избегнуть разбойных нападений и в скором времени вернуться к Вам новым письмом.