Старательно разобрав несколько спутанные нити логики моего нового знакомца, я имею теперь возможность и Вам, бесценная моя Лизанька, дать достаточное толкование.

Начать следует с того, что кофейными в сибирских землях зовут черных тараканов. Извести такую казнь египетскую здесь – как, впрочем, и в наших краях – не помогают никакие средства. Единственно жгучий холод губит гадостных тварей. Собственно, ради тараканьего мора и была выстужена благовещенская станция. Забавно, что, объясняя сей нехитрый метод, смотритель привел в оправдание оного распоряжение давно забытого губернатора, который предписывал своим подданным так-то и расправляться с кофейною напастью.

Уяснив себе совершенно самую суть, оставил я себе напоследок непонятное досель упоминание «француза». «А как же, сударь, – с улыбкою ответил мне смотритель, – таракан он и есть француз. Числом не считан, усами богат, силою не перебьешь, только морозом и прищучишь».

Вполне удовлетворившись объяснением я, занеся новые сведения в записную книжку, отправился ради ускорения часа отъезда на берег Амура. Всякому, кто хотя бы раз брал на себя труд посмотреть на карту, известно, что оная река отделяет Империю Российскую от империи Поднебесной, сиречь Китая. В виду Благовещенска Амур не так, чтобы широк – пожалуй что, сравним с Невою, так что полюбоваться неведомыми землями возможно, не пересекая границ. Впрочем, тешить взор здесь решительно нечем – некогда на сем берегу стоял город Айгунь, да теперь отодвинут подале и отсюда уже не виден. В оный Айгунь чиновники из Благовещанска любят наезжать на манчжурский новый год. Рассказывают, что один повеса из служащих, быв там, увидал на улице очаровательную манчжурку и, не снеся вида красоты, позволил себе поцеловать ее прямо в уста. Барышня же оказалась дочерью начальника города – по-местному айбаня. Тот устроил суд над перепуганным Ловеласом и отправил его на российский берег с запискою, в которой просил благовещенского губернатора высечь виновного бамбуковой палкой, однако не очень больно. Передают, что губернатор смеялся до слез, наказанием пренебрег, о чем при случае и донес айбаню, сославшись на то, что в России попусту не секут. Престарелый китайский начальник крепко задумался, а после сказал: «Хорошо у русских, да только как бы не избаловался народ». И поехал на свою сторону Амура.

Однако подобных занимательных и в некоторой мере нравоучительных историй более в этих местах мне отловить не довелось. Так что разум мой ввиду вынужденной праздности, какую сообщали ему глаза, понесся вскачь по необъятным китайским просторам, перескакивая через предметы ему мало известные, и оттого еще более привлекательные, покуда не преткнулся о воспоминание, оставшееся у меня от рассказов господина Ш., моего доброго друга, о котором я Вам уже имел случай рассказать во время последнего моего визита в Камушки. Сей господин, как Вы, верно, помните, недолгое время служил секретарем в нашем посольстве в Пекине и, несмотря на краткость сей карьеры, сумел записать множество сведений не как чиновник, но как мой соратник по испытанию действительности. Особенно потряс меня его рассказ о китайских Cendrillon4. Его же я и представлю теперь на Ваш суд.

Во время о́но, а именно две тысячи лет назад, случилась в императорской фамилии беда – у юной императрицы, выданной замуж еще совсем девочкой, вдруг жестоко разболелись ноги, да так, что лекари видели один лишь способ облегчить ее страдания, туго бинтуя страдалице стопы. И вот, по прошествии времени, когда императрица вошла в возраст, оказалось, что ноги ее вследствие такого лечения совершенно изуродованы и напоминают более козье копытце, так что она уже не могла ходить. Последнее обстоятельство, впрочем, не так угнетало супругу властителя, ибо ходить ей, по совести говоря, не было нужды – обычай велел императрицу всюду носить в паланкине, даже когда ей была нужда попасть в другое помещение дворца. Придворные немедленно объявили сжавшуюся до детского размера ножку сущим изяществом и как один принялись бинтовать ноги дочерям, подворачивая пальцы к стопе. Ножка получалась столь миниатюрной, что принц из французской сказки, потщась найти свою нареченную по туфельке китайской дамы, никогда не смог бы натянуть ее на ножку самой миниатюрной европейской красавицы.