Но после голова, основательно смягчив былой гнев свой на Глебушкина несколькими рюмками рябиновой, вдруг прослезился от божеского провидения, узрел кургузый сюртучок того да худые руки, торчащие из коротковатых рукавов, и внезапно, изойдя жалостью, похлопал по плечу и наказал оставить все, как случилось, ибо сделать уже ничего нельзя, чтобы не уронить его, головы, авторитет. Глебушкин стоял, открывши рот от удивления, Демьян Устиныч тоже. Но возражать голове оне не посмели, так как тот этих самых возражений себе не терпел. Начальник конторы понимал, что завтра его приятель, придя малость в себя, о внезапной щедрости своей может пожалеть и передумать, и приказал своему молодому подопечному деньги покуда прибрать, но далеко не прятать. Все ещё может измениться. Глебушкин вздохнул тяжело и полез с ассигнациями в большой железный шкаф, что стоял в конторе в углу, и где хранились, по обыкновению, лишь бумаги. Деньги и прочие ценности Демьян Устиныч обычно забирал домой, пряча в свой собственный сейф, устроенный в его дому с особою хитростию. Потому воров он и не боялся.

На следующий день злополучные двенадцать рублей, должно быть, там так и лежали, и никто о них и не вспоминал покуда. Даже и сам голова. У него и без того было много дел.

Весть о появившихся разбойниках уже распространилась по городу, и Глебушкин с тоской думал, что, если те посетят ненароком контору и вскроют тайник, денег ему тогда точно не видать. Никогда. И милой Аннет тоже.

К вечеру становилось все сумрачнее, и Демьян Устиныч приказал даже зажечь на столах свечи. Близилось окончание рабочего дня конторы, когда в помещение, и без того покуда ещё полное, вступили новые посетители. Коренастый кудрявый господин в фетровом черном котелке и статная дама в салопе. Она поводила тонким изящным носиком, сморщив его так, чтобы это выглядело вполне пристойно и не слишком бросалось в глаза. В конторе к вечеру стоял тяжёлый дух от намокшей шерсти крестьянских старых зипунов и многочисленных пальто посетителей. Вошедшим тотчас же предложили присесть. Глебушкин встал и поклонился даме. Она благосклонно оглядела его, и голубые глаза её с поволокою странно блеснули. Глебушкину стало вдруг отчего-то не по себе. Её спутник, снявши котелок с головы своей, устроился на заскрипевшем стуле и представился, чуть склонив голову и явив миру лысину, обрамленную густыми кудрями, будто остров водами моря.

Оказалось, что это явился герой недавних злоключений писаря господин Малкин. Самолично. С дамою своего сердца. Он, чуть опустив лысину, посередь которой божеским, очевидно, провидением, умещалась одинокая, неизвестно как уцелевшая в жизненных сражениях прядь, закрученная мелким бесом, наклонился к Глебушкину, рассматривая тщательно переписанное оным недавно решение волостного суда с печатью и произнёс, запустив руку в негустую бородку:

– Молодой человек, гляньте сей же час в мои честные глаза и киньте в мою голову идею, где мне, при всём моем уважении к закону, взять двенадцать рублей совершенно свободных денег? Я-таки хочу знать это!

Глебушкин приподнял слегка брови вверх, чтобы, как ему казалось, выразить недоумение сим вопросом. А господин Малкин меж тем продолжил:

– Что вы молчите, друг мой! Вы явно решили делать мне нервы? – Он поглядел на Глебушкина круглыми глазами и продолжил:

– Если бы я хотел лгать, я бы лгал своей мамы, как я рад быть на этом свете! Но поговорим сейчас за мои глаза! Я наблюдаю вас с этого стула уже пять минут и имею вам сказать, что у вас-таки есть ещё сердце. И оно даже бьется в мою сторону!