– Написал? – Демьян Устиныч поглядел на бледного Глебушкина, почему-то начав по-отечески жалеть его. Тот кивнул, поднимаясь и дрожащими руками нащупывая свой сюртучок на спинке стула и натягивая его на юное тощее тело.

– Погодь. Роспись поставлю. – Зосима Лукич размашисто расписался на протянутой ему бумаге. Глава конторы промокнул подпись пресс-папье, посыпал песком, сдул его с закачавшегося в руках листа и протянул Глебушкину:

– Ну, ступай теперь. А после и свою бумагу о решении суда исправишь. Иди уже. Не мешкай.

Савелий не помнил, сколь долго он шагал до участка. Да и не шагал он вовсе, а так, тащился медленно, как калика перехожий. В участке было шумно. И накурено так, что хоть топор вешай. В этом дыму видно ничего не было, или это страх так затуманил взор писаря, но человека в форменной фуражке, какому протянул дрожащими руками бумагу, он не запомнил вовсе и лица его не разглядел. Очнулся лишь тогда, когда услышал:

– Это, уважаемый, ты обманулся. Не в ту дверь попал. Та, которая тебе надобна, шагов с десяток левее. Зелёные большие створы. И скоба витая.

Глебушкин кивнул печально и вышел, услышав напоследок:

– Не кручинься, господин хороший. Повезло тебе. Сам голова такую бумагу подписал!

Савелий слабо улыбнулся, посчитав сказанное неудачной шуткою, и вплыл во все том же тумане в высокие зелёные двери. И вновь ничего не видя, протянул бумагу стоящему против него человеку, отметив, что тот почему-то в сюртуке, а не в форменном мундире. Записка исчезла за стеклом. После чего перед глазами писаря возникло две синеньких бумажки, как он успел машинально прочесть, номиналом в пять рублей, две коричневых по рублю, а затем на широкий деревянный прилавок упала монетка достоинством в пятьдесят копеек. Глебушкин удивленно уставился на двенадцать рублей с полтиною, лежащие перед ним и поднял голову. На него смотрело молодое лицо с аккуратной светлой бородкой. Стекла пенсне сверкнули. Человек был одет в форму конторского служащего, а не полицейский мундир.

– Что это? – Савелий вытаращил на все увиденное глаза.

– Ваша премия, согласно приказу городского головы. За заслуги. Я прочёл все верно? Двенадцать рублей с полтиною?

Писарь машинально кивнул, не умея вздохнуть и не понимая, на каком он свете.

– Пожалуйте взять. Это ваше. Мои поздравления.

Глебушкин сгреб банкноты с дубовой стойки перед собой и вышел, не понимая, что произошло. Когда зелёные двери закрылись за ним, он повернулся и вскинул голову, удивляясь странному полицейскому участку, в коем окаемы скоб на дверях горят сусальным золотом. И увидал название места, шепча его дрожащими губами и роняя с головы своей писарскую фуражку. На широком очелье трехэтажного добротного здания горела надпись из пяти букв – "Банкъ".

Савелий поднял к глазам зажатую в кулаке бумагу и прочёл, холодея, записку, писанную собственною рукою за личной подписью господина Таланцева Зосимы Лукича:

"Подателю сей записки, Глебушкину Савелию Яковлевичу, назначить награду в виде премии за добрый поступок по службе размером в двенадцать рублей с полтиною, какую и выдать ему тотчас сполна. И без промедления. Сим приказ свой заверяю. Городской голова.." Далее шла размашистая подпись самого головы. Внизу листа располагалась синяя печать, проставленная служащим банка -" Выдано". После шло число и обозначение банка.

Савелий поглядел на небо. Дождь прекратился. И даже сквозь тучи кое-где проглядывало солнце. Фуражка валялась в луже, и на неё поглядывала острым глазом своим ворона, размачивающая в оной луже найденный где-то сухарик. Умная птица будто увидала сейчас, что Савелий опять ошибся в написании ответственной бумаги. Но в этот раз уже в свою пользу.