– Вы тоже его наблюдаете, юноша? Подозрительный тип, не находите?

Савелий сглотнул, не зная, что ответить, а управляющий продолжил, держа папиросу двумя длинными крепкими пальцами:

– Он вчерашнего дня с этим вашим Порфирием в перепалку словесную вступил.

– А из-за чего? – Глебушкин еле заметно отмахнулся от резкого дыма папиросы, какой повис сейчас сизым облаком прямо подле его носа и покачивался.

– Так этот ваш проныра за Аленою Адамовною ухлестывать пытается, а Акимка её прям боготворит. Вот и пригрозил, что дурить её никому не позволит…

Глебушкин распахнул глаза от таких открытий.

– Я слышал Лихоимцев ваш делся куда-то? – Очередное колечко дыма поднялось вверх, и Серафим Сигизмундович проводил его в задумчивости глазами.

– Болен, скорее всего. – Глебушкин чувствовал, что слова его звучат не совсем убедительно.

– Ну да. Разумеется болен. Вчерашнего дня с дворником сцепился, с утра заболевши, а теперь этот дворник с лопатою в руках домой возвращается… Странное стечение обстоятельств, вы не находите?

Глебушкин повернулся в сторону Акима, который сейчас говорил с хозяином доходного дома Ласкиным. Тот, размахивая руками, принялся что-то объяснять ему и ругаться. Аким слушал время, а после наклонился к нему, поскольку был значительно выше, и что-то тихо ответил, опираясь на лопату и улыбаясь. Ласкин внезапно запнулся, уставившись на него, а после, будто стушевавшись, кивнул, похлопал дворника по плечу и ушёл.

– Вот! Видели, юноша? Сам Ласкин Акимку боится. Слова теперь поперёк ему не скажет. Это после того, как дворник ему чуть руку не сломал. Тот-то чуть что не по нему, кулаки распускать горазд. На Акима как-то руку поднял, а тот ему ладонь так сжал, что пришлось после в лечебницу обращаться. И ведь этот Ласкин даже в полицию не сообщил! Во как!

Серафим Сигизмундович бросил папиросу на землю, наступил на нее каблуком, кивнул Глебушкину и сказал устало:

– Пойду я, а то Алена Адамовна ищут меня, поди. Они страсть, как не любят, когда я в саду дым пускаю. Гневаются. Вот и приходится за воротами скрываться.

Глебушкин пожелал ему всех благ, и когда калитка закрылась, вышел из тени, решительно направляясь в сторону Акима, какой уже исчез во дворе дома. Савелий пошёл быстрее, придерживая фуражку. В тёмной арке дома, он проскочил красивый решетчатый заслон с витыми прутьями, какой отгораживал двор доходного дома от улицы, указуя тем самым, что не всякому туда ход есть, и разбежавшись, едва не воткнулся в того же Акима, какой что-то объяснял нищему, выпроваживая его вон. Нищий подчинился и, понукаемый строгими окриками дворника, ушёл со двора, поминутно оглядываясь и кланяясь.

А Аким, завидев Глебушкина, широко улыбнулся:

– Вы как тут, барин, оказались?

– Да мимо шёл, крики твои услыхал, думал помощь нужна! – Глебушкин тоже не отказал себе в улыбке.

– Нищих ныне развелось! Ясное же дело, зима скоро, они в город потянулись, пропитание ищут! Вот и лезут теперь во все места, не спросясь. Тут в двух кварталах ночлежка есть, я ему путь и указал. Не знаю, дойдёт ли?

– А ты чего с лопатою, Аким? – Глебушкин указал на предмет, что дворник продолжал покуда держать в своих руках. – Огород что ли копал?

– Да какой огород, барин! Канарейка у госпожи Рогальской из квартиры в третьем нумере окончилась намедни. А та сразу ко мне. Иди, говорит, Акимка, схорони. Да камушком укрой, чтобы, значит, я навестить могла при случае. А сама плачет жалостливо. Как такой откажешь? Ну я и пошёл. Сделал все чин по чину. Булыжничком, значит, укрыл. Теперь не стыдно и людям показать такое!

– А где ты птицу схоронил, Аким? – Глебушкин разглядывал лопату со вниманием. Изгваздана она была землею знатно. Савелий улыбнулся, ожидая ответа.