– А он не приходил разве?

– Так не было еще. Алёна Адамовна приказали, чтоб вовремя являлся. Они непорядка не любят. Оне согласились. Ей же ещё гимназию посетить надо. По делам благотворительности.

Генеральша была попечительницею женских гимназий города, земской больницы, много жертвовала на строительство храмов да на литье колоколов к ним. В кругу ея заботы было несколько домов призрения и пара богаделен. Её за такое уважали и любили. Муж ея, в силу своего желчного и прямого характера, не был обласкан императором, с чем мужественно мирился, а вот императрица Алёну Адамовну привечала и даже испытывала к ней симпатию, потому госпожа Прокопьева была неизменно приглашена ею ко двору, когда этот двор находился по делам в уездом городе.

Аполлинарий и Глебушкин переглянулись живо и оба воззрились на Демьян Устиныча. Тот насупил брови свои и приказал:

– Глебушкин, ступайте сей же час к госпоже Прокопьевой. Мы её подвести не должны. Аполлинарий, на вас посетители, а я сейчас пошлю человека к Лихоимцеву на дом. Сдаётся мне, его вакация несколько подзатянулась.

Глебушкин закончил писать, поставил в конце написанного жирную точку, сложил бумаги в папку, собрал мусор со стола, оделся, повязав горло шарфом, какой ему в компанию к рукавицам связала добрая Ольга Леонидовна, натянул поглубже фуражку на уши и вышел из конторы, кивнув попутно Аполлинарию, поклонившись Демьян Устинычу и не забыв погладить сидящего перед дверью Василия, подле толстых лап которого лежала очередная, безвременно почившая мыша. Василий глянул на своего приятеля в надежде, что тот захватит сей нехитрый завтрак, какой кот ему вновь обеспечил, с собою, но Глебушкин, улыбнувшись, чаяний кота в отношении себя вновь не понял и пошёл себе по улице, улыбаясь. И было же отчего улыбнуться, несмотря на трагичность всех обстоятельств. В этот полуденный час над дымными трубами уездного города N светило солнце. Снег, выпавший накануне, растаял, солнечные лучи подсушили улицы, и жизнь уже не казалась такой беспросветной. Мальчишка на углу торговал газетами, выкрикивая заголовки их отчаянным голосом, разносчик предлагал пироги, два господина в дорогих пальто сходили с пролетки, направляясь в банк, на бульваре копошились голуби, и Глебушкин вздохнул свежий и какой-то особенно вкусный сейчас воздух. Город свой он любил. И не променял бы его ни на какой другой, хоть и мечтал поглядеть мир и его устройство. Длинный вязаный шарф озорно бил его кистями по спине, фуражка грела голову, а рукавицы руки, румянец окрасил его щеки, и писарь явился под очи генеральши Прокопьевой в полном расцвете молодости и красоты, широко улыбаясь.

Она засмеялась, разглядывая его без церемоний:

– Глебушкин, да вас не узнать сегодня! Вы словно бы греческий бог спустились с Олимпа. Счастлива будет та девица, какой вы предложите руку и сердце, этакого молодца отхватить!

Савелий засмущался, сделавшись внезапно пунцовым:

– Да что вы, Алёна Адамовна! Это я просто погоде обрадовался! В кои-то веке об эту пору солнце вышло! Благодать просто!

Она повела рукой, приглашая его в комнаты. Недовольный Серафим Сигизмундович принял у него шинельку, фуражку и шарф с рукавицами и унёс в глубину дома, презрительно морщась.

– Отчего же сегодня вы, Глебушкин, посетили меня, а не ваш приятель? – Алёна Адамовна села за клавикорды, принявшись упражняться. Полилась дивная мелодия, в чем-то схожая с мазуркою, весёлая и задорная. Глебушкин шагнул ближе, и тут из задних комнат показалась молодая худая дама, однако со следами не слишком счастливо прожитых лет на лице, чем-то неуловимо напомнившая саму Алёну Адамовну.