– Вы же сами ему приказали, Демьян Устиныч, приходить в контору, получать распоряжения, а после уж идти к госпоже Прокопьевой.

Аполлинарий кивнул согласно головою и тут же пригнул её, когда Зябликов испепелил его почти что огненным взором:

– Ну, приказал. Да. И что с того? Может, он не успел прийти. И сразу туда пошел. А после явится и доложится.

Писари, переглянувшись меж собою, опустили лица к бумагам. Начальник их был с утра настроен нервически, и волоса его, не приглаженные один к другому, а всклокоченные буйно, говорили о его ссоре с женою, какие происходили в последнее время с завидной регулярностию. Все знали, что дети Зябликова, сын его и дочь немало огорчали его порою. Дочь своей мечтательностию и нежеланием выходить замуж, а чаяниями поехать сельскою учительницею в деревню и там приносить пользу крестьянским детям, обучая их грамоте. А сын, гимназист шестого класса, несколькими "неудами", полученными им за то, что вместо делания уроков, гонял бестолково мяч с приятелями на улице и курил в подворотне, где и был замечен гимназическим инспектором, приведшим его домой и сдавшим с рук на руки родителям. Сын от объяснений отказался, закрывшись в своей комнате и разрыдавшись при виде отца, потрясающего перед дверью подтяжками.

– Доктора! Доктора вели позвать, Демьян. Успокоительное пусть ему пропишет! – Кричала жена Зябликова, слушая глухие рыдания отпрыска под дверью.

– А вот розог ему прописать не хочешь, дорогая моя? Берёзовых! Чтоб попусту не рыдал. А с пользою! Успокоят лучше некуда! И надолго! – Зловеще предложил Демьян Устиныч, сунув свои подтяжки ей к носу.

Рыдания с той стороны усилились, жена принялась ругаться на него, и он плюнул:

– Ну и разбирайтеся сами, Антонида Даниловна! – в сердцах бросил он. – А мне более не жалуйтесь. Но и денег от меня не ждите. Покуда нехристь этот неуды не исправит, ко мне пусть и близко не подходит!

Дочь его, наблюдавшая всю картину ссоры, тяжело вздохнула, пожала плечами, лишний раз убеждаясь в несправедливости жизни и суровости существующих порядков, и тоже ушла к себе.

Переругавшись таким образом с родными, Демьян Устиныч кипел уже второй день и никак не умел успокоиться. Потому любое слово молодых своих подчинённых принимал в штыки.

Они очень скоро это поняли и затихли, опасливо поглядывая на начальника, какой, противу обыкновения, ходил по конторе и напевал, отчаянно фальшивя, какой-то бравурный марш. Подходить к нему с вопросом или просьбою было равносильно сейчас засовыванию руки в огонь или головы под лезвие изобретения печально известного доктора Гильотена, которого Зябликов весьма уважал в такие мгновения, предлагая "рубить бошки" всем, кто противу закона заведенного выступает. И хваля французов за полезное изобретение.

Время неумолимо приближалось к полудню, народу в конторе было уже довольно, дела текущие заставили на время забыть о случившемся, когда из дома генеральши прибежал мальчишка:

– Мне бы к Демьян Устинычу. – Сказал он, несмело стаскивая картуз с вихрастой головы и обращаясь, как водится, к Глебушкину, чьё лицо не оставляло сомнений, что он способен спокойно ответствовать на все вопросы. Глебушкин уже раскрыл было рот, как из-за его спины донеслось недовольное:

– Чего тебе? – И Демьян Устиныч, уже ушедший как с полчаса к себе, возник откуда-то, как черт из табакерки, напугав подчиненного почти до икоты.

– Алёна Адамовна спрашивают, писаря вашего ожидать сегодня? Для работы все готово.

В конторе повисла тишина. Даже посетители в лице двух мелких мещан и одного держателя трактира, затихли, нутром чуя неладное.