***

В то же самое время, но только на борту «Второй Независимости», пиратский капитан, пусть в какой-то степени и удивлённый неожиданным способом общения, но не утративший способности к логическому мышлению, сумел мгновенно сообразить, что, едва начавшись, неоконченные переговоры были прерваны почему-то именно его оппонентом, а не какими-то сторонними, непредвиденными событиями; ещё он смог себе уяснить, что, вопреки установленным правилам хорошего тона, принятым среди джентльменов удачи, разговор закончился резко, внезапно, без надлежавших случаю убедительных объяснений.

– Куда он делся? – изумился кровавый разбойник, несмотря на существенный провал в имевшихся знаниях все же определивший, что от него сейчас просто-напросто ненавязчиво «отбрыкнулись». – И почему твоя штуковина ничего нам больше не говорит? Твой отец что, – установление несложного факта не явилось чем-то уж чересчур затруднительным, – решился шутки со мною, что ли, шутить? – острие клинка уперлось в нежную кожу адмиральского отпрыска, осуществив на горле едва заметный надрез, не замедливший обозначиться вытекающей кровью. – Никому не дозволено вести себя со мной нахальным, неприемлемым образом.

– Нет, – буквально затрясся от страха окончательно протрезвевший недостойный повеса; он молитвенно сложил перед собой обе руки, как бы взывая к пиратскому милосердию, – просто у американской армии существует определённый порядок: на любые переговоры подобного рода необходимо получить верховное одобрение – почему? – потому что с Вами сейчас разговаривал не верховный главнокомандующий, то есть ему, прежде чем чего-то решать, нужно получить наивысшую консультацию – а вот когда все дальнейшие мероприятия окажутся согласованы, тогда-то они с Вами, не сомневайтесь, немедленно снова и свяжутся.

Доводя простейшие истины, молодой человек отворачивал лицо, так как ужасный капитан почти вплотную приближал к нему отвратительную физиономию и беспрестанно дышал на него омерзительным запахом, копившемся внутри его гнившего тела на протяжении долгого времени, прожитого в грехах и распутстве, и сохранённым словно бы специально для возникшего случая.

– Ты чего это воротишь от меня холёное, милое личико? – негодовал закоренелый разбойник, прекрасно осознавая, что благими ароматами он нисколько не пышет. – Тебе, что ли, богатенький выродок, не нравится, как от меня сейчас пахнет? Ты оскорбить меня хочешь?!

– Нет, простите… даже не думал, – старясь собрать всю имеющуюся волю, чтобы невольно не сморщиться, отпрыск высокопоставленного родителя продолжал ничуть не легонько подрагивать, не чая уже, что сможет выбраться из сложной, непредвиденной ситуации и что останется и целым, и невредимым, – просто Вы, сэр, наводите на меня нечеловеческий ужас и нагоняете несказанного страху, – не стал Липкен геройствовать и изображать, чего и в помине-то не было, а именно отвагу и смелость.

– Тебе действительно страшно? – удовлетворенно и более миролюбиво провозгласил главарь отпетых разбойников, одновременно расплываясь в самодовольной, а в чем-то и благодушной улыбке и отнимая от молодого офицера остроконечную саблю. – Понагнали мы здесь чудовищного кошмара?

– Правда, сэр, – чувствуя перед подчиненным личным составом большую неловкость, молодой повеса опустил напуганные глаза, закономерно стыдясь незавидного, трусливого положения и не представляя, что остальные члены матроской команды напуганы нисколько не меньше.

– Понятно, джентльмены? – обратился главарь к сопровождавшим членам пиратского братства, неприятно ощерившись и выставляя на показ два чудовищных, практически полусгнивших, клыка. – Мы с вами страшные!