– То есть, как это «не было»? – удивился я.

– А вот так – не было! Даже отступления не было. Было позорное паническое бегство! Побеждённая армия бросала городки, снаряжение, склады, технику. Даже новейшие самолеты оставили!

– Как оставили? – ещё больше изумился я.

– Очень просто. Переписали на пшеков и оставили. И, суки грёбанные, по штуке баксов за подпись на акте платили! Тут толпа генералов ошивалась, готовых «за так» подписать, лишь бы начальству очко подлизнуть. А они нашим майорам-полковникам бабки платили.

– Ничего не понимаю. У нас за такую сумму можно квартиру и машину купить. Зачем столько денег платить?

– А затем! Когда придут генералов за жопу брать, за подрыв обороноспособности и предательство, в особо крупных размерах, они – хлоп! Акт на стол. Вот вам подпись боевого офицера, Афган прошел. Вот подпись кавалера орденов и дважды Героя. А они, суки, все в белом! А тот герой – он в бою герой. А в повседневной жизни у него жена без работы и семеро по лавкам. И если он не подпишет, то они другого героя найдут. Который больше о семье думает, чем о чести офицерской.

Чувствовалось, что я встрял в разгар бесконечного спора, и на новенького начали вывалить давно уже пережеванные аргументы. Чтобы хоть самих себя убедить.

– Вон, у Коляна брательник в танкистах, в Германии стояли. Когда их выводили, им немцы предлагали городок в Союзе построить взамен оставленного. Но у нас же, блять, особенная гордость! Что мы, сами своих офицеров жильем не обеспечим? И поселили на полигоне в палатках. Семьями. Ну, не пиздец? Потом, правда, тех, что с детьми, в барак переселили, с печным отоплением, – командир плеснул в рот содержимое стакана. – Да, ну… Похуй, всё. Давайте лучше о бабах поговорим. Вот у тебя, есть баба?

– Была. Жена, – честно признался я. – К бизнесмену ушла. Который сам себе зарплату вовремя платит.

– От, блять, жизнь! И о бабах лучше не говорить, – командир покачал головой и откинулся к стене. – Опять всё к политике!

– Давайте тогда о самолетах поговорим.

– О самолетах? Давай! Давай, поговорим о самолетах, – и он уставился на молчавшего Степана.

На него же уставились и остальные члены экипажа. Тому такое внимание не понравилось.

– Что вылупились? Я только тему предложил. Решение принимали все вместе. Все согласились. Так что, нехуй меня крайним делать.

– Да, согласились. Но кто-то же должен быть виновен в нашем моральном падении? – командир широко улыбнулся. – Не самих же себя нам виноватить?

– Злые вы. Уйду я от вас, – угрюмо буркнул Степан, не шевельнувшись.

– Не злые мы. Просто темы для разговора выбираем хуевые, – внезапно заговорил Саша, – Вот недавно мы в Дрездене бывали. Зашли в тамошнюю картинную галерею. Вот о чем стоит поговорить. О прекрасном и вечном.

– О, да-а-а!!! – почти в один голос загудели все. – А эту помнишь? … А ты видел…

С придыханиями и восторгом началось обсуждение, которое не касалось нынешней жизни, службы и политики. Постепенно разговор перешел на вывезенные в годы войны ценности, на загадку утерянной Янтарной комнаты… Закончился вечер гораздо лучше, чем начался. Хотя последние битвы нацистских подводников мы обсуждали уже заплетающимися языками.

– В общем, так, – инструктировал меня наутро командир. – Здесь в последнюю неделю америкосы за въездом присматривают. Мы тебя высадим у тропы. Пройдешь по ней до дырки. Ничем от нашей, советской дыры в заборе, не отличается. Сами делали. Потом пройдёшь до асфальтовой дорожки. Если нас проверять начнут, ты даже раньше успеешь. На самой дорожке не стой. Обычно америкосы вокруг не шарахаются, но хер их знает. За кустиками постой. Нас увидишь – выйдешь.