– Лиза! Я Ивана люблю, и он меня любит. Но, если ты хочешь, одно твое слово, – и всем для тебя пожертвую. Хоть люблю Ивана, но и с ним расстанусь по твоему приказу, – последовала горячая реакция племянника.

Это было слишком, и цесаревна решила смягчить ситуацию:

– Нет, Иван, может, и правда, не плохой. Во всяком случае, думается, он тебя действительно любит… За одно это я готова простить ему, что он Долгорукий… К тому ж из всех них он, сдается мне, самый добрый… но негодяй и шалопай… не знаю…, но план мой, прошу, чтобы оценивал ты один.

Великая княжна Наталья тем временем все пронзительнее ощущала себя «всеми забытой и покинутой».

Петр, случайно бросивший взгляд в сторону сестры, с удивлением отметил, что она почему—то сделалась мрачновата.

– Наташа, а ты поможешь Лизе? – быстро нашелся он.

– Если мое участие потребуется…

Елизавета, тоже уловив изменение в Наташином настроении, охотно согласилась:

– Конечно, пойдем, Наташа, придумывать!

– Куда вы так сразу? – запротестовал Петр.

– Да, совсем забыла, там твой Данилыч вернулся. Небось, сюда сей момент явится. Ты садись, сделай вид, что трудишься, а мы лучше удалимся, чтоб ты с ним легче насчет праздника договорился. Мы у Марии с Александрой будем, – скороговоркой, на ходу сообщила Елизавета.

– Хорошо. А когда праздник—то назначать?

– Завтра, непременно завтра же! – пришел ответ уже из—за двери.

– Ну идите, идите тогда, – выразил запоздалое соизволение император.

Петр быстро сел за свой стол и попытался наскоро привести в порядок бумаги, что переворошила Елизавета, затем принять сосредоточенный, рабочий вид, но чувствовал, у него плохо получается. Он ловил себя на том, что ежесекундно с опаской поглядывает на дверь и досадовал на себя.

Вскоре скрипнул порог, но вошел отнюдь не тот, кого ожидал монарх, – а Иван Долгорукий.

– Ваше Величество, вы позволите? – по форме обратился он.

– Иван, прекрати, ты прекрасно знаешь, что я тебе всегда рад, подойди.

Иван послушно приблизился.

– Сейчас сюда придет Меншиков, – зашептал Петр. – Пока говори, что у тебя, а лишь он явится, делай вид, что просто наблюдаешь, как я занимаюсь. Ну говори!

– Государь, к вам приходила депутация от петербургских каменщиков. На строительстве Петербурга они нажили большие деньги. И вот приветствуя твое восхождение на трон, движимые, как они говорят, благодарностью, а как я думаю, надеждой на будущее, преподнесли тебе на роскошном блюде девять тысяч червонцев. Я решил не отрывать тебя от занятий и принял их сам, – громогласно отчеканил камергер.

– И правильно, – одобрил монарх приглушенно.

– Что прикажешь с ними делать, государь? Отнести светлейшему?

Петр на минуту задумался.

– Нет, ну его! Знаешь, у меня сейчас сестра была, Наталья Алексеевна. И ушла, кажется, расстроенная. Понимаешь, Иван, мнит, что я её мало люблю, а я её очень люблю! Правда—правда! Вот я и думаю, блюдо оставь, а девять тысяч червонцев отнеси—ка ей от меня в подарок. Как, по—твоему, она довольна будет? – продолжал вести беседу пониженным голосом император.

– А то нет! – не усомнился Долгорукий.

– Ну, иди тогда, князь Иван, немедленно отнеси ей, она здесь должна быть, у княжон. Иди, пока Меншиков не объявился. – шипел Петр.

– Позвольте один вопрос, ваше величество?

– Господи, пожалуй, спрашивай!

– Как ваше здоровье ныне? – поинтересовался камергер.

– Вечно тебе надо дурить, Иван, – добродушно пожурил Петр, – ты ведь видишь, я здоров.

– И горло не болит? – уточнил князь.

– Полно тебе, какое горло, пустомеля! – проворчал юный царь, – что ты несешь? Что за фантазии!

– Помилуйте, ваше величество, какие фантазии? У вас совсем голоса нет. Вы то хрипеть, то шипеть изволите, а то и вовсе одними губами разговариваете. Меня и охватила тревога по поводу вашего самочувствия…