Но Петр ее перебил:

– Да взрослый я уже, взрослый,.. – закричал он, глядя на Елизавету.

Сестра, пропустив его восклицание мимо ушей, продолжала:

– Конечно, ты должен учиться и умных людей слушать…

– Но умных! – вставила Елизавета. – А Меншиков, как я погляжу, теперь из ума выживать стал. Или он воображает, что он сам – император, а не ты?

– Правильно, ах, как ты права, Лиза! Я говорила тебе, Петя, и повторяю; не верю я больше, что он нас любит и для нас старается. Мне не червонцев жаль, мне досадно, что он смеет твои, императора, приказания отменять. Ты говоришь: «нет у меня воли», а ты скажи: есть у меня воля, – и будет. Только на дурное её не клади. А Меншиков – нам обидчик, – завершила Наталья Алексеевна.

У обеих великих княжон были серьезные основания иметь зуб на светлейшего. У Елизаветы он отнял, или, как она мысленно выражалась: «сослал в Гольштинию» родную обожаемую сестру. А от Натальи «оторвал» брата.

Высказавшись, они начали было жалеть о том, что сорвалось у них с языка. С Петром сделалось что—то невообразимое. Он весь побагровел и даже затрясся от гнева. Более того в какое—то мгновенье по лицу у него пробежали судороги, на подобии тех, что бывали у его деда, Петра Великого, когда тот негодовал. Даже Иван посерьезнел. Все трое напряженно и с трепетом глядели на императора, не зная, чем разрешится эта сцена, и что им предпринять.

Грозная пауза затягивалась. Маленькая свита приближенных императора замерла в ожидании, растерянности и нерешительности. Вдруг Петр схватил сестру за руку.

– Пойдем, пойдем, Наташа. Я покажу, что я не ребёнок. Долго я терпел, но кончилось мое терпение, пойдем, я покажу ему! Или нет! Много ему чести, чтоб я за ним бегал. Иван, сходи, пожалуйста, вели Меншикову от моего имени сейчас здесь быть, – выпалил император.

Все облегченно выдохнули. Иван с глубоким поклоном смиренно отправился выполнять приказ.

Елизавета сочла за благо немного ослабить напряжение, в котором находился ее племянник.

– Петруша, ты кругом прав, – начала она. – Только, прежде, чем с ним говорить, успокойся немного. Такие дела с горяча не делаются. Остановись и подумай, как говорить с ним будешь. Прикинь, как он выкручиваться станет, ведь он – хитрый! Чуть ты зазеваешься, он и выскользнет у тебя из рук.

– Ничего, ничего! Вы сейчас посмотрите. Не уходите, будьте здесь. Сейчас, сейчас!

Сестра и тетушка видели, как Петр весь пылает от возмущения, нетерпения и раздражения. Он не давал им и слова вставить:

– Да где он застрял? Не идет! Так я его встречу!

И вдруг, к удивлению великих княжон, он бросился к двери, распахнул ее и опрометью выскочил из своего кабинета.

Лишь через несколько мгновений Елизавета рассмеялась, Наталья – за ней.

– Нет, ты погляди, Наташа, «будьте здесь,.. сейчас увидите,.. пусть он ко мне придет…”, – и сам побежал. Нет, он – дитя!

– Разумеется, но не суди его, очень он разгневался.

– Я не сужу, Наташенька, сама такая, как разойдусь, никому не остановить! А знаешь, Наташа, если Бог даст, Петруша наш будет похож на деда, у него характер—то сильный. Давеча он говорил, а мне временами батюшка вспоминался. А тебе?

– И мне, – согласилась Наталья.

Отсмеявшись, обе задумались и молчком стали ждать, что теперь из всего этого получится.

Наконец, влетел Петр. Он был по—прежнему сильно возбужден, но теперь радостно.

– Вот так, дело! Решено! Червонцы, Наташа, светлейший тебе сию минуту пришлет. Праздник завтра состоится.

Поднялась буря эмоций. Все трое были в восторге. Им казалось, что они радуются тому, что будет праздник и тому, что Наташа получит свой подарок, на самом деле, каждый из них в глубине души радовался, что, оказывается, светлейшего, действительно, можно заставить поступать не только его собственному усмотрению. Хоть они это и утверждали, они были далеки от того, чтобы верить собственным словам. Сумбур их эмоций приостановил Иван Долгорукий, который явился в дверях и церемонно вопросил: