…Радостный Петр в Муром заторопился. Но и дня не прошло, как от того единственного струпа, что остался на его теле, стали разрастаться все новые и новые болячки, будто бы и не лечился он вовсе. И понял тогда князь, что непростая это была болезнь. Пришлось ему возвращаться к той девице за исцелением. Превозмогая стыд, подъехал он к ее дому и снова стал просить через посредника уврачевать его. Феврония ничуть не удивилась, нисколько не прогневалась и лишь повторила свое условие:

– Если будет мне супругом, исцелю его.

Понял Петр, что в ее словах сокрыт иной смысл. На сей раз он иначе к ним отнесся. Дал ей твердое обещание жениться. Тогда она повторно его исцелила тем же способом. Вскоре Петр выздоровел. Не стал он больше искушать судьбу – женился. Так крестьянка Феврония стала княгиней Февронией.

Мы с вами уже знаем, что речь идет о святой, потому и видим в ее поступках и речах высший смысл. А ну как, если бы мы об этом не знали, что тогда? С житейской позиции согласие Февронии исцелить Петра в обмен на женитьбу можно истолковать двояко: и как уловку мудрой и практичной женщины, стремящейся взять судьбу в свои руки, во что бы то ни стало добиться счастья, и как предвидение будущей святой своей судьбы. Истинный ответ – в дальнейшем развитии событий, в поступках и выборе героев повествования.

Но как бы там ни было, а поединок ума и сословной спеси, девушки из народа и удельного князька, завершился по-сказочному благополучно. И все потому, что незримо в нем присутствует и Третий. Судите сами: ее оружие – ум – от Бога, его болезнь – тоже. Как ни парадоксально, но это так. Достоинства и добродетели стали для Петра источником греха – гордыни. Комплекс превосходства одного человека над другим – это тоже своего рода язвы и струпья, носителем которых стал юный князь. Слишком пока еще земной – горячий, вспыльчивый, благородный, деятельный, активный, яркий… В отличие от него Феврония статична в своей мудрости, углубленна, полна достоинства. Ей нет нужды суетиться, ведь через нее как будто осуществляется связь между земным и небесным. Феврония уже совершенна. Что же касается Петра, то ему предначертан иной путь – это путь восхождения человека к постижению Высших Истин. В житейском смысле Феврония – женщина, крестьянка – стоит ниже князя Петра, а в глобальном, истинном, всё наоборот. Поэтому князь, властелин, мужчина, наконец, оказывается в результате в роли ведомого, а тихая дева-крестьянка становится его поводырем. Так рассудил Третий…

«Вот в чем мастерство рассказчика: он постоянно держит в сознании и в повествовании два плана: явный – княжеская линия, и скрытый – линия девы мудрой. Мудрый – поймет», – констатирует А.Н. Ужанков.

Облик Февронии проступает словно на старинной фреске. Дева с гибким станом сидит у ткацкого станка, вокруг скачет шустрый пушистый зайчишка, не дает ей задремать от монотонной работы. Появление на пороге ее дома незнакомого мужчины нисколько ее не удивляет и не смущает. Она будто бы знает все наперед – крестьянка с достоинством княгини. Была ли она красива? Это для рассказчика или неважно, или само собой разумеется. Вернее, все ясно и просто – она прекрасна. А разве может быть иной Божия избранница? «Феврония подобна тихим ангелам Рублева. Она “мудрая дева” сказочных сюжетов. Внешние проявления ее большой внутренней силы скупы. Она готова на подвиг самоотречения, победила свои страсти. Ее любовь к князю Петру потому и непобедима внешне, что она побеждена внутренне, ею самой; подчинена уму. Вместе с тем ее мудрость – не только свойство ее ума, но в такой же мере – ее чувства и воли. Между ее чувством, умом и волей нет конфликта: отсюда необыкновенная “тишина” ее образа», – это точное замечание принадлежит академику Д.С. Лихачеву (1906—1999).