Передали эти речи Петру. Взыграла в нем сословная спесь, и воскликнул он с негодованием: «Как это?! Дочь древолаза в жены себе взять?! Ишь чего захотела!»

Но все тело его ломило, раны болели, струпья зудели, пришлось князю гордыню свою укротить. Махнул он рукой, морщась от боли:

– Скажите ей, что если есть у нее средство, пусть врачует. А если вылечит – готов взять ее себе в жены. Сперва пусть вылечит – а там видно будет…

Воротился слуга к Февронии, передал ей, что, мол, согласен его господин взять ее за себя. Ни радости, ни восторга – никаких чувств не отразились на спокойном лице девицы. Она молча взяла малый ковшик, зачерпнула им из ведра хлебной закваски, кисляжи, дунула на нее и сказала: – Передай это твоему князю. Пусть сперва ему баню истопят, затем в бане он помажет струпья и язвы сей закваской, но один струп оставит ненамазанным. И здрав будет.

Когда слуга передал Петру слова целительницы, князь приказал истопить баню, но, желая искусить ту девицу – действительно ли она так умна, как о ней юноша говорил? – послал к ней снова своего слугу с малым пучком льна. Велел сказать ей, что если она действительно так премудра, что посмела потребовать себе князя в мужья, то пусть, мол, «из этого льна сошьет мне, пока я в бане моюсь, рубашку, порты и небольшое полотенце». Слуга принес ей лен и передал княжеские слова. А Феврония в ответ:

– Влезь на печь, найди там поленце и подай мне.

Принес юноша ей поленце. Она, отмерив пядью, говорит:

– Отсеки вот столько.

Он отсек.

– А теперь, – говорит, – отнеси этот обрубок своему князю и скажи: «Пока я лен чешу, пусть сделает из него ткацкий станок, чтобы мне было на чем соткать полотно для одежды его». Передал слуга обрубок своему хозяину, а тот только руками всплеснул: «Пойди и скажи той девице, разве не знает она, что за такое короткое время из такого маленького чурбана невозможно сотворить то, чего она просит». Опять юноша сообщил ей все, что велел князь. А Феврония будто подобного ответа и ждала: «А разве возможно за то малое время, пока он будет в бане, сшить на взрослого мужчину сорочку, порты и полотенце из этого льна?»

Короче говоря, обменялись любезностями. А чего другого ожидать – один абсурд можно опровергнуть только другим: он ей – пучок льна, она ему – чурочку в ответ. Он ей намек: мол, как из малого не возникнет многого, так мелкой сошке, крестьянской дочери, не дано быть княгиней. Она ему: что ж, от тебя, дескать, зависит; а если так ретив, почему сам не смог исцелиться, а ко мне пожаловал? Не оттого ли, что Бог за нас все уже решил? Дивился князь ее ответу, но тут пришло время ему в баню идти. Как велела Феврония, помазал он хлебной закваской все свои струпья и язвы, лишь один оставил. Из бани он вышел, почувствовав себя окрепшим. Наутро же исчезли и болячки, что были на его теле, кроме одного струпа, который он, как девица та велела, не тронул. И все удивлялись столь скорому исцелению.

Но в жены дочь древолаза князь Петр брать, однако ж, не пожелал – разве подобает князю на мужичке жениться? В благодарность за услугу отослал он ей богатое вознаграждение. Да только она те дары не приняла…

«При первом взгляде кажется, что и тут князь уступил (уже в благородстве) Февронии, ведь не подобает князю нарушать данное слово. Но и мудрой деве не приличествует обман, даже если он вызван осторожностью! Феврония, ведь, проявила недоверие к князю, предусмотрела обман с его стороны, и, выходит, схитрила: до конца-то его не вылечила?! Струп, от которого опять пойдет болезнь, оставила! А раз так, то тогда и князь своего слова не нарушил, ведь до конца-то он излечен не был! Стало быть, в выполнении обязательств – исполнении своих обещаний – герои оказались на равных? —комментирует вышеизложенные события А.Н. Ужанков, продолжив далее эту мысль: – Не была она обманщицей и не собиралась хитрить и лукавить: она испытывала князя – мужа ведь себе выбирала, княжескую гордыню побороть хотела ради спасения его души… На сей раз, Феврония заняла главную позицию: не она станет ему женой, а он должен стать ее мужем».