«Жертва Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит»(Пс. 50, 19).

Иной читатель скажет: все это как-то мудрёно, ведь добро должно быть вознаграждено, зло наказано, а тут получается все едино: и зло Бог покарал, и добру заодно досталось. Но не нам судить – там, наверху, своя логика. Иначе бы мы никогда не узнали о благочестивом князе Петре, не молились бы ему, а в лучшем случае вспоминали бы его как полумифического героя регионального масштаба. В лучшем, подчеркиваю, случае.

Но вернемся к самой истории, вернее, к «Повести о Петре и Февронии».

…Не на шутку скрутило Петра, от немощи великой он даже на коне не мог сидеть. Князь стал искать в своих землях тех, кто сумел бы его исцелить. Но никто из подвластных ему врачей не в силах был облегчить его страдания. Целителей вокруг много, а толку никакого.

Быть может, болезнь затронула не только тело Петра, но и его душу? Раз дома не нашлось подходящего целителя, то стоило попытаться его найти за пределами Мурома. И Петр повелел своим людям отвезти его в Рязанские земли и там искать исцеления. Где, в каком месте остановился сам больной – трудно сказать, но, возможно, в одном из местных монастырей, а слуги его разъехались по окрестным весям на поиски врача.

И вот один из его посыльных случайно оказался в селе Ласково. Село небольшое: церковь золочеными крестами поблескивает, вокруг избы крестьянские, небогатые, – в общем, село как село. Обход княжеский посланец начал с крайней избы. Зашел во двор —никого, в сени ступил – и там никто его не встретил, а когда, низко пригнувшись, переступил он порог горницы, то так и обомлел – предстало пред ним «видение чудно». За ткацким станом сидела в одиночестве девица и ткала холст, а перед ней, высоко подпрыгивая, скакал заяц. Смутилась девица, платочек на голове поправила и говорит незваному гостю, не отрывая глаз от работы:

– Нелепо быть дому без ушей, а горнице без очей.

Наверняка смутили такие речи княжеского посланника (юноша же… не внят во умъ глаголъ тех), и он еще раз переспросил:

– Где поблизости найти мне человека мужеского пола?

А та ему отвечает, будто бы и не слышит, что спросил он только о мужчинах, коих по обычаю ставили на Руси выше жен: «Отец и мать мои пошли взаймы плакать, а брат сквозь ноги смерти в глаза смотрит».

Совсем растерялся княжеский посланец, решил было, что девица не в своем уме. А та будто прочитала его мысли, да и говорит с усмешкой: «И этого уразуметь ты не можешь, хотя речи мои не странны. Если бы был в доме моем пёс, он бы залаял на тебя. Это – уши дома. А если бы был в горнице ребенок, он увидел бы тебя и сказал мне. Это – очи дома. И не застал бы ты меня здесь простоволосой и неприбранной. Мать же с отцом пошли на похороны оплакивать покойника. А когда за ними смерть явится, другие придут и будут их оплакивать. Это плач взаймы. Отец и брат мои – древолазы. Сейчас брат в лесу бортничает. Когда влезет на дерево, то сквозь ноги на землю смотрит, чтоб не сорваться с высоты. Ведь кто упадет, жизни лишится. Вот я и сказала, что он сквозь ноги смерти в глаза смотрит».

Она словно намекала, что сама, мол, девушка безмужняя, не прочь была бы замуж выйти, обзавестись детьми да своим хозяйством. А еще в ее речах было зашифровано: дескать, знает она, что тот, кто нуждается в ее помощи, в данный момент находится между жизнью и смертью. Тонка эта грань, отделяющую мир живых от мира мертвых. Слишком тонка. Но княжеский слуга не уловил смысла ее слов. Впрочем, не ему они были адресованы.