Картинка поплыла, застелилась слезами, заколебалась, как от крепкого перегара или удара по голове. Но ощущения оставались кристально четкими, режущими, неоспоримыми:

Ладони: Помнили точный вес ухвата – тяжелый, неуклюжий. Помнили баланс: холодная, шершавая деревянная рукоять в одной руке, раскаленный, почти невесомый от жара металлический наконечник в другой. Помнили усилие, с которым бабушка ворочала эту нехитрую конструкцию.

Спина: Помнила жар печки – не рассеянный, как от костра, а сконцентрированный, волновой. Он пробивал тонкую ткань ситцевого платья в мелкий цветочек (то самое, выцветшее, с заплаткой на локте), грел позвонки один за другим, начиная с копчика, поднимаясь вверх, как теплая, невидимая ладонь, разглаживающая усталость.

Ноздри: Помнили эту едкую смесь дыма, сажи, раскаленного металла. И едва уловимый, но неотъемлемый, вплетенный в эту вонь, запах бабушкиного дешевого табака «Прима», который она курила, сидя на скрипучем крыльце и глядя на бесконечный дождь, стучащий по жестяной крыше сарая.

Уши: Помнили скрип ухвата о чугунный ободок горшка – резкий, металлический. Помнили ее хрипловатое, короткое покашливание. Помнили глухой, утробный треск сухих березовых поленьев за дверцей топки – звук домашнего, защищенного мира, уюта, незыблемости. Помнили тиканье настенных часов с кукушкой в соседней комнате.